Махно и его время

В отличие от рабочих крупных производств, которые не могли развернуть производство из-за отсутствия сырья и рынков сбыта (и то, и другое было отрезано фронтами), сапожники, пищевики, рабочие по коже и другие труженики небольших производств, ориентированных непосредственно на индивидуального потребителя, быстро встроились в предложенный махновцами «рыночный социализм» (махновские идеологи не считали возникшую экономическую модель чем-то законченным). В этих отраслях снижалась безработица (работники по коже смогли её и вовсе ликвидировать)[552] — постепенно расширялись масштабы обобществления производства — в начале декабря, например, пищевая промышленность полностью перешла в руки рабочих[553]. В то же время в районе сохранялся и частный сектор в промышленности. Так, даже в Гуляйполе на заводе сохранялась прежняя администрация, которая вела постоянные переговоры с профсоюзом. Труд рабочих оплачивался мукой с близлежащей мельницы, отношения с которой были установлены профсоюзом[554].

Несмотря на то, что заводчанам раздали оружие для самоохраны, махновцы то и дело «реквизировали» всё необходимое им прямо в цехах. Впрочем, они расхищали остановившееся производство вместе с самими рабочими, отчаявшимися хоть что-то заработать на фабрике. Но от общероссийского экономического развала состояние района выгодно отличалось благополучным положением в сельском хозяйстве и связанной с ним лёгкой промышленности.

Рыночное преуспевание лёгкой промышленности даже вызывало критику со стороны махновской прессы. Так газета «Повстанец» писала в анонимной статье: «Вот уж поистине, кто хорошо живёт, это сапожники — никакая дороговизна им нипочём. Малейшее повышение цен на рынке перекладывается на заказчика»[555]. Возникла необходимость в урегулировании денежного рынка. Пока распределительные механизмы будущего ещё не были налажены, необходимо было жить в условиях товарно-денежных отношений. Но каких — в городе ходили «керенки», «совзнаки», казначейские билеты Деникина, Петлюры, Скоропадского и т.д. Это обстоятельство, однако, не смущало, а воодушевляло махновских «экономистов». «Путь к свободе» писал, например: «Разве нельзя людям разрешить финансовый вопрос, когда денежные знаки имеются в громадном числе?»[556] Следуя этой наивной логике, махновцы разрешили хождение любых денег. Возможно, это согласовывалось с анархо-коммунистическими планами Махно об отмирании денег посредством их обесценивания. Впрочем, рынок не был парализован, в Екатеринославе буйным цветом расцвело кооперативное движение. «Совзнаки», правда, принимал только кооператив «Продовольствие и культура».

В распоряжении махновского штаба и финансовой комиссии ВPC на 15 октября находилось 9–10 миллиардов рублей бумажных денег различной стоимости. При этом «золотой запас» (включая драгоценности) составлял 15 миллионов старых рублей[557]. В результате активной социальной и внешней политики «Махновии» к 1 декабря махновская «касса» сократилась до 5 миллиардов рублей и 2 миллионов золотого фонда[558].

Каждому пришедшему махновский «собес» выдавал по 300 рублей[559]. Эти деньги брали с «буржуазии». Очевидец событий М. Гутман вспоминает: «Махно наложил на зажиточную часть населения 25 миллионов контрибуции… и забрал из банков деньги, которые деникинцы не успели вывезти». С Александровска Махно взял 12 млн. контрибуции[560]. Контрибуция и конфискованный капитал сортировался: «Махно не аннулировал никаких денег и брал контрибуцию как советскими, так и донскими. Впрочем, ВРС предпочитал оставлять у себя донские, поэтому населению раздавали совденьги»[561]. Такая сортировка объясняется просто — на донские деньги можно было приобрести оружие и боеприпасы. Население тоже оказалось не в накладе — через месяц пришли красные, и совзнаки не пропали.

Работы по ремонту орудий махновцы также оплачивали совзнаками[562], что не всегда нравилось рабочим. Немалую роль в этих конфликтах сыграла позиция и самих рабочих. Махновцы просто не могли сойтись с ними в ценах[563].