Для Махтумкули была ясна тонкая игра Ифтихар-хана: он хотел, чтобы поэт сам произнес кощунственные слова. В этом был особый расчет. "Что ж, — подумал поэт, — если ты хочешь, мы удовлетворим твое желание — кто поднял голову, тот бросил жребий".
— Значит, вы хотите, чтобы я прочел вам эти стихи вслух? — спросил он.
— Вот именно! — сказал Ифтихар-хан. — Именно этого мы и хотим!
— Хорошо, — сказал Махтумкули, — я не могу не выполнить столь приятную просьбу.
Он положил листок на ковер и, глядя на глубокую просинь неба в фигурной решетке окна, начал читать на память:
Хаким поднял руку.
— Довольно!.. — в голосе его прозвучал гнев. — Значит, говорите, что шах, как змея, народ язвит?.. А как вы думаете, если бы стихотворение ваше попало не ко мне, а к другому хакиму, более ревностному в соблюдении законов, чтобы он с вами сделал? Аллах свидетель, вы непонятны для меня. Другие поэты воспевают трон и корону, слагают дестаны во славу шах-ин-шаха, а вы… Вы, я вижу, сами не знаете, что творите.
— Знаю, господин хаким, знаю! — с достоинством возразил Махтумкули.
— Нет, не знаете! — твердо сказал хаким. — Если бы знали, не подставляли бы голову под топор палача.
— Меня смерть не страшит.
— Не страшит… За жизнь цепляется даже муравей. Не выставляйте себя отшельником, поэт.
— Я не отшельник, господин хаким, — ответил Махтумкули. Мне не чужды радости жизни. Но если бытие беспросветно, зачем человеку бренное тело?
— Слышите? — хаким обернулся к Абдулмеджит-хану. — Он не доволен бытием! Спросите его, какое же бытие ему нужно. Может быть, он хочет быть хакимом? Или желает венчаться шахской короной?
Абдулмеджит-хан осуждающе покачал головой. Махтумкули сказал:
— Нет, господин хаким, мы не претендуем на ваше место. Мы только хотим, чтобы у народа был правитель.
— А разве его нет?
— Сухое дерево — тоже дерево, господин хаким, но оно не дает ни плодов, ни тени. Мы думаем о правителе, который бы заботился о народе.
— И что вы понимаете под этой заботой? — сощурился хаким.
— Народ хочет видеть руку, которая не только берет, но и дает, — сказал Махтумкули, — и не только бьет, но и ласкает. Справедливую власть все признают, господин хаким. За исключением отдельных негодяев, никто не желает скандалов и междоусобиц. Каждый мечтает о мирной жизни. Поезжайте и посмотрите сами — по обе стороны гор народ умывается кровью. Куда ни глянешь — насилия и убийства, убийства и насилия…
Махтумкули замолчал. Хаким, поправляя под локтем подушку, поощрил:
— Говорите, говорите!.. Мы слушаем вас…
Махтумкули наполнил свою пиалу чаем.
— Говорят, что у правдивого слова друзей мало, — продолжал он, — но я скажу вам правду, господин хаким: народ обнищал и обессилел. А поборы тяжелее с каждым днем.
— Какие поборы вы имеете в виду?
— Легче сказать, какие не имею! — с горечью ответил Махтумкули. — Каждый день фирман за фирманом, приказ за приказом! Сегодня приходят за податью, завтра за данью.
Есть поборам начало, но нет у них конца. И чем дальше, тем больше их!
— Позвольте! — хаким, подняв руку, прервал поэта и нахмурил брови. Но голоса не повысил, стараясь сдерживаться. — Вы, кажется, протестуете против законных налогов? Но разве не государство — хозяин положения? Разве оно не вольно брать или оставлять?
— Разумеется, государство имеет много прав, господин хаким. Но ни один садовник не станет срубать дерево, чтобы достать плоды. Если вы хотите найти в народе опору, облегчите его положение! Поверьте, господин хаким, не осталось у народа терпения и выдержка его висит на одном волоске.
В разговор вмешался Абдулмеджит-хан. Задрав нос и сердито тараща глаза, он грозно проговорил:
— Не говорите зря! Благодарите судьбу, что такого хакима встретили. Другой на его месте сразу показал бы вам и недуг и лекарство!
Махтумкули не придал значения угрозе Абдулмеджит-хана. Изучающе глядя на него, он спокойно ответил: