Махтумкули

— Почему же? — живо возразил гость, словно только и ждал этого. — Сможете сдержать вполне! Таких подстрекателей, как Махтумкули, видимо, не так уж много. Уберите их — остальные, как наседки, будут сидеть на своем месте.

— А к-к-как их убрать? — сказал Илли-хан. — Отец б-б-был бы здесь!..

— Нет отца, есть другие, у которых подстрекатели тоже под ногами путаются! Аннаберды-хан, Кандым-бай, Ширли-хан… Разве для них смутьяны — не кость в горле? Пусть не сидят по кибиткам, а действуют. Если другие племена не поддержат сердара Аннатувака, кизылбаши ему быстро голову свернут, а люди избавятся от беды… И сердар-ага домой вернется!

Он помолчал, задумавшись, потом спросил:

— Ну, а у вас как дела идут?

Илли-хан и Садап стали наперегонки рассказывать о совещании в доме Махтумкули, об обещании, данном поэтом Ата-Емуту о предстоящей поездке Илли-хана.

Гость внимательно выслушал и сказал:

— Тогда нам по пути — я тоже собираюсь посетить Аннаберды-хана.

— Слава аллаху! — обрадовалась Садап, не слишком обольщавшаяся дипломатическими талантами своего сына. — Помогите нам, хороший человек! Пусть ваши старания принесут добрые плоды!

— Постараемся, чтобы принесли, — заметил гость и спросил: — Шаллы-ахуна нельзя ли повидать?

— Нездоровится ему, бедняжке, — горестно вздохнула Садап. — Близко к сердцу принимает все наши беды святой человек. Может быть, лучше на обратном пути повидаетесь?

Прекрасно зная зловредную натуру Шаллы-ахуна, Садап не хотела, чтобы приезжий встретился с ним.

Гость поднялся.

— Ну, тогда, с вашего разрешения, мы отправимся. Как говорится, дорогу осилит идущий, дело — прилежный.

— Ой, а мы обед поставили! — засуетилась Садап. — Останьтесь!

— Спасибо, сестра! Будем живы, отведаем вашего угощения на обратном пути.

Садап проводила гостя и сына; глядя им вслед, вздохнула:

— Помоги нам, о аллах!.. Не дай свершиться бесчестию!.. Одну овцу пожертвую тебе!

* * *

Поведение Борджак-бая, в решительный момент не пожелавшего присоединиться к общему делу и пытающегося посеять раздор среди туркменских племен, не на шутку тревожило Махтумкули. Он и раньше знал, что бай поддерживает отношения с высокопоставленными лицами Астрабада, что он даже вхож в дом правителя. Но изменить в такие тяжелые дни своему народу! — это не укладывалось в сознании.

Борджак-бай оказался изменником в полном смысле этого слова. Он — как та хромая овца, без которой не бывает стада. Не страшно, если она плетется в хвосте, но когда она становится во главе стада — дело может кончиться плохо. Что же сделать, чтобы люди не клюнули на золотой крючок врага? Ведь сейчас все зависит от того, будет или не будет сплочен народ. Если да — он победит и значительно облегчит свое существование, если нет — тогда поражение и новая беспросветная кабала.

— Выпил бы чаю да лег отдохнуть! — сочувственно сказала Нуртач, ставя на дастархан чайник. — Ведь целую ночь не спал, все ходил по кибитке! Заботы этого мира никогда не кончатся…

— Все это, конечно, верно, — согласился Махтумкули, — нет конца заботам, каждый день приносит новые, одну хуже другой. А все же не всегда так будет, Нуртач! У арбы мира сломалось в дороге колесо, но его починят, обязательно починят, Нуртач!

— Ладно уж тебе! — невесело засмеявшись, отмахнулась Нуртач. — Всю жизнь о спокойствии да о согласии толкуешь, а где они? Только и найдешь их, когда в землю зароют!..

У порога кибитки остановился Тархан, неуверенно поздоровался.

— Здравствуй, ягненок мой! — ласково откликнулась Нуртач. — Я еще не поздравила тебя с благополучным возвращением…

— Ай, ничего со мной не случится, Нуртач-эдже! — рассеянно ответил Тархан.

— Не говори так, все от судьбы зависит! Кто может знать, что у нее, разлучницы, на уме? Вон сердар — такой уж был самоуверенный человек, а нынче и его кибитки коснулся ветер печали… Все в руках рока, сынок!

— Будь сердар поскромнее, не случилось бы с ним ничего, — сказал Тархан.

— Это так, дитя мое, — вздохнула Нуртач. — Садись, я сейчас и тебе чайник чаю принесу…

Тархан уселся на самом краешке паласа, прислонившись спиной к перекладине терима. Махтумкули, наливая чай, спросил:

— Прихворнул, что ли, сынок?

Голос его был участлив и ласков, и Тархан опустил голову, словно провинившийся.

— Я пришел проститься с вами, Махтумкули-ага, — смущенно ответил он.

Махтумкули взглянул на него внимательно и испытующе.

— Проститься, говоришь?

— Да, Махтумкули-ага…

— Куда же ты собираешься, сынок?

Тархан только повел своим большим носом и судорожно глотнул, не решаясь ответить.

— Не бойся, сынок, говори прямо! — мягко сказал Махтумкули. — Что у тебя случилось?

Тархан поднял голову.

— Махтумкули-ага, я хочу вернуться на родину!

— На родину? — переспросил Махтумкули и задумался. — Да, родина, сынок, у человека одна. Где бы он ни был, память о ней живет в его сердце. Говорят, кто разлучен с милой, плачет семь лет, а если разлучен с родиной — всю жизнь… Ты что же, весть какую получил?

— Нет, Махтумкули-ага.

— Почему же вдруг собрался?

Нуртач внесла чайник, поставила его перед Тарханом и вышла. Махтумкули продолжал: