Махтумкули

Арест Шукри-эффенди серьезно обеспокоил его, и он даже начал подумывать о Хиве и Бухаре, но тут же махнул рукой: нет, его хивинские и бухарские единомышленники пять раз в день читают намаз, оборотясь лицом к Турции. Значит, только ока. А может быть, Россия? Но при одном упоминании о России ахуну делалось нехорошо. Именно это и являлось основной причиной того, что Эмин-ахун не порывал окончательно с Астрабадом и пытался уладить дело миром. В противном случае ему пришлось бы стать на сторону сердара Аннатувака, а разве не у Аннатувака советчиком Махтумкули? И разве не Махтумкули уже не первый раз начинает разговор с богопротивного Аджитархана?

Эмин-ахуну было очень трудно. Он не мог откровенно, как Борджак-бай, пойти на сделку с Ираном. В то же время ему не доставало ни решимости, ни уверенности призвать народ к мечу справедливости. Конечно, хаким будет недоволен ответом, который передаст ему Борджак-бай. Однако не до такой степени, чтобы прийти в ярость и двинуть войска на Куммет-Кабус, так как он, ахун, оставил место надежде, пообещав сделать все, что в его силах, чтобы сдержать народ. Хаким ведь не дурак, чтобы размахивать плетью, увеличивая число своих врагов. Прошли те времена, когда достоинства человека оценивались по количеству его врагов, нынче каждый старается из ягнячьей шкурки шубу сшить — из врага хоть плохонького друга сделать…

— К вам гости, тагсир!

Эмин-ахун равнодушно покосился на талиба, тяжко вздохнул. Кто только ни приезжает к нему в эти дни! Каких только разговоров ни наслушался он за последнее время! Он устал и от раздумий, и от гостей, и от разговоров. Однако долг вежливости — превыше всего, и Эмин-ахун устало поднялся, кинул старенький домашний халат на мешки с пшеницей, надел новый, полосатый, разгладил закрывавшую всю грудь белую бороду, обулся и вышел встретить гостя.

Выстроившиеся около дома, как вымуштрованные воины, талибы разом сложили руки и поклонились. Эмин-ахун еле кивнул, высматривая приезжего. Им оказался крупный чернобородый веснушчатый человек. Ахун узнал одного из людей Борджак-бая и с душевным смятением прошептал про себя:

— Побереги нас, создатель, от худа!..

Оказывая почтение хозяину, гость еще издали спрыгнул с седла и пошел навстречу ахуну, ведя коня в поводу. Однако от приглашения зайти в дом отказался.

— Мне всего несколько слов сказать вам, тагсир, и… лучше бы без свидетелей!

Эмин-ахун посмотрел на шпиль минарета, четко рисующийся в утреннем небе, подумал и сказал:

— Пойдемте… Я должен выйти к народу. Пока мы дойдем, вы мне объясните свое дело.

Дело заключалось в одной-единственной фразе, но она заставила Эмин-ахуна вздрогнуть, как от удара хлыста, и приостановиться.

— Меня вызывает господин хаким? — переспросил он все еще не веря.

— Да, — подтвердил веснушчатый посланец. — Он сейчас в Гямишли, вчера вечером приехал.

— Еще кого вызвал?

— Этого я не знаю, тагсир. Кроме Борджак-бая, из наших там никого нет. Говорят, не сегодня-завтра будет освобожден Адна-сердар.

— Сам хаким говорил это?

— Да, люди слышали, как он обещал Борджак-баю.

Неторопливо переступая по мягкой пыли, ахун подумал:

"Вызывает господин хаким… Зачем вызывает? Если поедешь, наверняка придется брать на себя массу обязательств, давать обещания; не поедешь — станешь явным врагом государства. Что делать? Один аллах ведает, откуда повеет ветер завтра…"

Глядя, как кончик поводьев чертит тонкую полоску по дорожной пыли, чернобородый сказал негромко:

— Борджак-бай передать велел, пусть тагсир не опасается — опасности нет никакой.

Эти слова уязвили самолюбие ахуна: гость раздумье принял за трусость. Но не объяснять же ему своих мыслей! И Эмин-ахун спокойно возразил:

— Неужели, иним, Борджак-бай думает, что мы боимся за свою жизнь? От судьбы своей никто не спрячется, хотя, хвале аллаху, до сих пор сам создатель был нашим защитником. Да не лишит он и дальше нас милости своей!.. Дело, иним, не в моей голове. Народ убедить невозможно — вот что заставляет тревожиться. Люди совсем дурными стали.

Помолчав, гость спросил:

— Что мне передать хакиму, тагсир?

Ахун ответил не сразу.

— Пойдем, иним, к минарету, — сказал он, — послушаешь, что люди говорят. А остальное я добавлю.

— Нет, тагсир! — отказался веснушчатый. — Я должен слышать ответ от вас, а не от людей. Скажите, что передать, и я поеду, не задерживаясь.

Красивая борода Эмин-ахуна дрогнула. Но сдерживая чувства, он спокойно сказал: