Маки алый и белый (СИ)

   Марине в первый раз стало жалко наглую и боевую Сайку, потому что нянька схватила чью-то простынь, ловко сложила в несколько раз и перекрутила её, так что получилась дубинка. И ею можно было очень больно поколотить ослушницу.

   Распалённая Мария Николаевна стала бить недвижную Сайку по ногам, сопровождая каждый удар утробным хеканьем. И тут же отбросила орудие наказания: Татьяна недвижно лежала на постели, уставив в потолок равнодушный взгляд.

   К вечеру шепотки донесли новость: у Сайки рот был полон непрожёванного хлеба. Видать, выпросила или наворовала корок, стала есть ночью и задохнулась.

   Только Марина понимала: Сайку умертвили самым важным для вечно голодной девчонки. И сделала это другая воспитанница, тихая и всеми презираемая Уткина Даша. Будучи мёртвой.

   После такого Марина сочла себя умалишённой. У неё начала "гореть" душа. Так она называла странное состояние не то муки, не то ожидания мучений, на пике которых кружилась голова, сквозь шумы и гомон мира доносились голоса, в груди набухал болезненный нарыв и стремился вскрыться через слова. Эти слова нарывавшей правды приходилось держать в себе.

   Но она могла и взорваться изнутри, разнести напрочь реальность. Впервые это произошло, когда в Ушаковском приюте готовились к визиту губернаторши Надежды Юрьевны.

   Денно и нощно скоблили полы, столы и стены, белили потолки, развешивали занавеси на окнах. Стали лучше топить, и вечно стылый воздух спальни наполнился райским теплом. Про еду и говорить нечего: перед сном раздавали по стакану молока. Воспитательницы и няньки заставляли девочек повторять хором слова благодарности, много раз проверяли знание молитв.

   Но самое главное - выдали новую одежду! Марина очень радовалась тёплой байковой рубашке. А вот башмаки подкачали, оказались на два размера больше. Пришлось затолкать в носок смятые бумажки.

   С визитом что-то не заладилось, потянулись дни ожидания. Няньки потеряли бдительность, учительницы снова принялись за рукоприкладство, а воспитательницы сделались рассеянными и всё время говорили о расформировании приюта и о том, куда им идти.

   Воспитанницы воспользовались неизвестностью, стали затевать во время рекреаций шумные игры, строго запрещённые раньше.

   Во время одной из нехитрых игр Марину кто-то сильно толкнул в спину. В руке была зажата раскрашенная лучинка, которую нужно было передать другой девочке-"воробышку" и защитить от нападок "ворон". Марина полетела кувырком, ушибла лоб о высокий порог, ободрала щёку, растеряла башмаки и... выстелилась как раз у душистых шёлковых юбок.

   Подняла в ужасе глаза: на неё смотрела прекраснейшая из женщин.

   - Ты не расшиблась, милая? - спросила она чудесным голосом.

   Его звуки не прекращались, а длились, застывали в воздухе и потом начинали плясать вокруг Маринки разноцветными блёстками.

   Сразу закружилась голова, её наполнил беспощадный свет, который стал нестерпимым. А потом раздался гул. И мир перед глазами разлетелся пылью. А после обернулся чужим домом.

   Маринка запуталась в видениях и тут же постаралась забыть их. Но сказала губернаторше самое важное:

   - Сонечка и Андрейка любят вас. И всегда будут любить.

   Все разом загалдели:

   - Откуда ты это знаешь?

   - Надежда Юрьевна, что с вами?

   - Принесите воды!

   - Эта грязнуля что-то сказала Надежде Юрьевне!

   Выкрики сыпались на голову Маринки, а она только хлопала глазами.

   Через некоторое время её допросили в кабинете управляющей Ушаковским приютом. Маринка рассказала всё, что запомнила. Губернаторша при этом закрывала лицо расшитым платочком, а в другой её руке дрожал стакан с бледно-жёлтой жидкостью и нестерпимо вонял на весь немаленький кабинет.

   Маринку увели вдруг ставшие ласковыми воспитательницы, которые обмолвились, что губернаторша распорядилась доставить девочку к ней в дом и начала работу с бумагами по усыновлению. От этого вечно мёрзшая Маринкина душа наполнилась ласковым теплом, а глаза защекотали радостные слёзы.

   Весь день к ней приставали воспитанницы: что да как. Маринка отмалчивалась, она ждала, когда секретарь Надежды Юрьевны отвезёт её в новую семью.

   И вот наконец под вечер за ней пришла сама управляющая приютом. Пока она провожала Маринку до парадного, всё шептала ей в ухо какие-то наставления. И намочила летящей изо рта слюной и ухо, и волосы. Маринка строптиво отстранилась и заметила, как стушевалась всесильная ранее управляющая.

   - Извозчик за оградой. Идём, - сухо и неприязненно обратилась к Маринке секретарь губернаторши Александра, высокая женщина с пышной причёской и светло-серыми глазами. Марина не стала медлить и робко протянула руку. Чистую, конечно, но со страшными обкусанными заусенцами на пальцах.

   Александра взяла узелок с пожитками и подарками от воспитанниц, железной хваткой сжала Маринкину руку и почти поволокла её к кованым приютским воротам.

   Выйдя, осмотрелась и фальшиво сказала:

   - Прохор куда-то отъехал. Придётся пройтись немного.

   Маринка яснее ясного увидела, сколько коварства и зла таится в красивых светлых глазах этой женщины, и так ей захотелось назад, под каменные тёмные своды приюта, что выступили слёзы.