Макорин жених

Стряпуха там, что ли, нужна, – сказала Огрофена дочери, когда та появилась в избе.–

Пойдешь али нет?

– Надо, так и пойду, – равнодушно ответила Макора, думая о чем-то своём. Мать

вздохнула, стала рыться в лоскутках, вываленных на лавку из лукошка.

Пока Макора затопляла печку, возилась со стряпней, Огрофена любовалась ловкостью и

сноровкой дочери. Кому только такая достанется, ладная да рукодельная? Надо бы хорошему

человеку, не вертихвосту нынешнему... Старуха недолюбливала теперешних парней, какие-то

они стали самовольные, всё знают, ни с чем не считаются. Отдать бы дочь за человека

степенного, уважительного к старым порядкам. Как отдашь? За кого захочет, за того и

пойдет...

Макора успела обрядиться, сидела перед зеркалом, заплетала косу.

– Ты чего, мамуся, там нашептываешь про себя? Уж не колдуешь ли худым часом?

– С чего ты взяла! – обиделась старуха, – никогда поганым делом не занималась...

– Да я пошутила. Экая ты...

Макора перекинула косу на спину, одернула юбку, еще раз глянула в зеркало.

– Пойду, мама, до сельсовета. Может, за делом зовет Синяков-то.

3

Сельсовет помещается в бывшей одноклассной школе. В просторной комнате стоит три

стола – председательский, покрытый застиранным кумачом, широкий, с точеными ножками,

из поповской столовой; секретарский – поменьше, с цветасто размалеванной столешницей и

ящиком посередине; третий совсем малюсенький, приткнулся в углу за шкафом –

счетоводский. В большие щелявые окна дует, в комнате холодно. Председатель Синяков

сидит в сукманном казакине3, отороченном по воротнику и полам седым курчавым барашком.

Стол у председателя пуст, на нем нет даже чернильницы. Синяков поглядывает на медленно

передвигающийся по полу солнечный луч, сладко, тягуче зевает.

– Солнышко уж до косой половицы добралось, а записываться никто не идет. Отчего это,

думаешь, Кеша?

– Жди, придут. Куда денутся, ежели приспичит жениться. Кроме нас, никто не

1 Охлупень – желоб, связывающий верхние концы досок на крыше.

2 Казачиха – так называли на Севере батрачку, нанятую на сезон.

3 Сукманный казакин – шуба с борками по талии, крытая домотканным сукном, сукманиной.

зарегистрирует, – отвечает секретарь, не отрываясь от бумаги, которую он давно и усердно

пишет.

Председатель молчит минуту, внимательно наблюдая за секретарским пером, а потом

наставительно произносит:

– Пиши чище, в рик пойдет.

Он поднимается из-за стола и хочет направиться к выходу, но в дверях в это время

появляется Макора. Синяков садится на место. Макора здоровается.

– Здравствуешь, – внушительно отвечает председатель и указывает на скамейку. –

Садись-ко, поговорим о деле.

Макора скромно присаживается на краешек скамейки. Синяков хочет вести себя

официально, с положенной важностью, но не выдерживает. Облизнув зачем-то губы,

расплывается в улыбке.

– Макора ты Макора, еловая кокора... На лесозаготовку-то поедешь ли? От леспромхоза

запрос был, повариха им надобна, на базу, что ли...

Макора опускает глаза.

– Вы уж, Федор Иванович, не дитё вроде, чтобы ребяческой побасенкой меня дразнить...

А на базу я могу поехать, худо ли дело. Заработать-то надо.

– Так и добро, поезжай. Кеша, выпиши ей бумагу.

Макора ушла, Синяков прищелкнул языком, глядя ей вслед.

– Хороша Макора! Как ты, Кеша, скажешь?

– Вот Анфиса бы твоя услышала, она тебе прописала бы еловую кокору, – ответил

секретарь.

Он попал в уязвимое место. Председателева Анфиса была на редкость ревнивая и

вздорная баба. Синяков замучился с ней. Он терпеливо сносил все учиняемые ею скандалы,

молчал и смотрел на неё так, будто перед ним было пустое место. Накричавшись всласть,

Анфиса хлопала дверью и убегала к соседкам судачить. А Синяков вздыхал, вынимал

замусоленную книжечку и заполнял страницу крупными неровными строчками. Однажды в

сенокосную пору Анфиса донимала супруга с особым пылом. Шутка ли, его прокос оказался

рядом с прокосом бойкой и смазливой соседки! Анфиса пилила-пилила мужа при всем

честном народе, а он молчал, только багровые пятна блуждали по лицу. Потом внезапно

схватил березовое полено и кинул в ноги жене. Анфиса неделю не могла ходить. Соседи

стали укорять Синякова. Он не оправдывался, только достал из-за пазухи клеёнчатую

книжечку и показал укорщикам.

– Вот. Места больше не хватило, все листочки записал. Чего оставалось делать?

Соседи согласились: верно, делать больше было нечего.

Анфиса после этого случая стала осмотрительнее, но от привычки донимать мужа

подозрениями не избавилась. Поэтому Синяков, проглотив ядовитое замечание секретаря,

сказал тихо и раздельно:

– Ты, Кеша, без помарок бы писал-то. В рик бумага пойдет. Понял?

– Я это уж слышал, Федор Иванович! – весело откликнулся секретарь. – Мы одинаково

пишем, что для рика, что для вцика...