Макс

- Чего ты испугался, Макс?

Макс попятился назад, сунул руку в задний карман.

- Пропусти меня, не то...

- Что с тобой, Макс? Это же я, Антонио, ты разве меня не узнаешь?

- Не приближайся!

- Хорошо, хорошо. Но чего ты боишься?

"Значит, Антонио ничего не знает. Вероятно, он отправился в ночной обход, прежде чем его успели предупредить".

Антонио ни о чем не подозревает, он совершает обычный ночной обход. Странно, что он, Макс, не признал его по характерной мохнатой шапке. Сколько раз прежде, когда он поздним вечером выходил погулять, они усаживались с Антонио на камень, сторож раскуривал свою пенковую трубку, и начиналась неторопливая беседа. Ему двадцать лет, а Антонио - пятьдесят. Сколько интересного рассказал ему Антонио, особенно о травах и растениях. И если он, Макс, научился различать цикорий, вербену, цикуту, вьюнок, лютик, то это только благодаря Антонио. А теперь он чуть было не...

- Видишь ли, Антонио, мне стало нехорошо, я испугался...

- Если тебе плохо, почему же ты не остался дома?

- Мне захотелось подышать свежим воздухом, а потом я сбился с пути, но теперь, прошу тебя, уйди, я хочу побыть один.

- Что же тебя могло испугать, Макс? Раньше ты ничего не боялся.

- У меня закружилась голова. Но все прошло. Отойди в сторону, дай мне пройти.

- Пройти? Куда ты собрался, Макс? Ведь тебе худо...

- Было. А теперь я чувствую себя отлично. И не смотри на меня так.

Поддайся он приступу безумного страха, и Антонио валялся бы сейчас в траве мертвым. Он не должен думать, что все уже знают, что все против него, Макса. Он, которому никогда в жизни не приходилось защищаться, отныне должен защищать ото всех свою жизнь.

А вдруг Антонио знает и лишь притворяется? Что, если он хочет задержать его разговорами, пока не подоспеют остальные?

Макс подскочил к Антонио, схватил его за плечи и стал яростно трясти.

- Признавайся. Мне все известно.

Сторож задрожал от страха.

- Что ты, Макс? В чем признаваться?

- Я пристрелю тебя как собаку, если ты не скажешь всю правду.

- Да ты рехнулся, Макс! За что ты хочешь меня убить? Что я тебе такого сделал?

- Скажи мне, только не лги, в котором часу ты вышел из дому?

- В одиннадцать...

- Тебе кто-нибудь звонил?

- Никто...

- Как я могу проверить, что ты вышел из дому в одиннадцать часов?

- У меня в кармане расписание дежурств. Я каждый раз пробиваю время ухода и возвращения.

Электрочасы не лгут: 22 часа 59 минут. В это время совет семи еще заседал в конференц-зале. Антонио действительно ничего не знает.

- Прости меня, Антонио. Прощай.

- Макс, но почему вдруг...

- Поклянись, что ты никому не скажешь, что видел меня.

- Клянусь. Но объясни, почему...

- Моя жизнь в опасности. Больше я ничего не могу тебе сказать, да и не знаю. Если ты будешь молчать, мне, скорее всего, удастся спастись. А если ты проговоришься, меня ждет смерть.

- Ты любишь шутить, Макс. Придумал себе приключения, какие-то опасности. А все потому, что ты слишком много читаешь. Вечно сидишь за книгами. Я всегда говорил, это до добра не доведет, ты...

Но Макс уже скрылся в кустах. Антонио его не предаст, он добрый верный друг. Однако разве доброта не переходит порой в недомыслие, а верность - в чрезмерную доверчивость? Если Антонио решил, что он сошел с ума, то, чего доброго, ему может взбрести в голову предупредить докторов и самого Деану, что надо спасти бедного мальчика. Нет, скорее всего Антонио сохранит тайну, очевидно, он все понял, а может, даже все уже знал и просто притворялся. С какой целью? Да чтобы он, Макс, мог спастись бегством.

Бежать, вырваться из этой невидимой паутины, избавиться от давящего страха и надежд, мгновенно сменяющихся подозрениями. Теперь он знает, что значит вздрагивать при каждом шорохе, при шелесте листвы, при малейшем неосторожном шаге.

Бесполезно ломать себе голову, знает Антонио или нет, выдаст он его или промолчит, опасность исходит от других, и прежде всего от сторожей большой ограды. Конечно, лучше бы этой крайне нежелательной встречи не было, но если она все-таки произойдет, он сумеет постоять за себя.

Он снова нащупал пистолет в заднем кармане. Эта маленькая плоская штуковина порождает в нем чувство горькой уверенности в своей способности защищать собственную жизнь даже ценой чужой жизни. А ведь Деана, да, да, именно Деана, воспитывал его в духе благородства и справедливости, в духе доброжелательности к другим. Но разве сам Деана не показал себя неблагородным и несправедливым? Поэтому он, Макс, имеет полное право не щадить своих преследователей. Подставлять другую щеку, когда тебя бьют, не только глупо, но порой и бесчеловечно. Если тебе нанесли оскорбление, то повториться это не должно. Впрочем, разве сейчас можно говорить об оскорблении? Разве покушение на его жизнь можно сравнивать с обидой, сколь бы тяжкой она ни была?

Нет, он имеет моральное право и просто на защиту - бегство и на крайнюю меру - убийство во имя самоспасения.

Над его головой колышутся ветви, от резких порывов ветра срываются и падают наземь листья, и на востоке уже занимается заря. В гнездах зашевелились птицы, где-то вдали запел петух.