Макс

И сидя в поезде, напротив Сергея Сергеевича, и глядя, конечно, в окно (с отражениями их лиц…) — Макс, под стук колес, закрывая, вновь открывая, вновь, может быть, закрывая глаза, — откидываясь на сиденье и снова глядя в окно, — борясь или уже не борясь, может быть, с подступавшей к нему, в тепле и вагоне, дремотой, отдаваясь усталости, как будто… да, как будто все еще шел там, по тем улицам, все дальше и дальше, налево, направо, налево… и все было так же, конечно; так же, тот же, скрипел под ногами снег; так же, у края облака, светилась, та же, звезда; собака лаяла вдалеке; и умолкала, и вновь принималась лаять; и хлопала дверь в тамбур; и стучали колеса; и мгновенный росчерк рассыпающихся огней проплывал, скрывался за лесом; и кто-то ехал ему навстречу, на велосипеде, когда-то; и три мальчика, бросив ранцы, играли, снова, в снежки; и сжатая сугробами улица заканчивалась где-то рядом, в двух шагах, за углом; и под стук колес, за углом, Сергей Сергеевич, пошевелив пальцами, сказал ему… что же?

— Знаете, Макс, — сказал ему Сергей Сергеевич (пошевелив пальцами…) — вам все-таки надо бы чем-то заняться. В конце концов…

— Да, но чем? — сказал Макс.

— В конце концов, это бездействие даже опасно. Чем? Все равно. Я, со своей стороны, могу предложить вам лишь какую-нибудь работу в театре.

— В театре? — сказал Макс. — Что же я могу делать в театре?

— Вы можете заниматься в студии. Вы же хотели этого.

— Хотел, — сказал Макс.

— Кроме того… вы помните Володю, моего помощника? У него слишком много обязанностей, он не справляется с ними. Вы могли бы быть… чем-то вроде моего… второго помощника. Подумайте, я говорю серьезно.

— Я подумаю, — сказал Макс. — Я не знаю. Сейчас…

Нет, нет, сейчас ни о чем подобном не могло быть, конечно, и речи. Но странное, думал он, странное, странное предложение; и так сразу… так сразу все изменилось; и закрывая, вновь закрывая глаза, по-прежнему видел он те улицы, дачные, фонари и сугробы… и затем вдруг, за углом и за поворотом: театр… и вспоминал ту осень, наверное, когда он впервые в нем оказался, и прошлую какую-нибудь весну, и Марию Львовну, и Перова, и Лизу, и занятия в студии, и спектакли, и репетиции… и свое собственное влечение ко всему этому, ко всей этой жизни, почти им забытое… и разве не хотелось ему, Максу, ответить просто-напросто: да, я согласен? Нет, вот этого ему не хотелось; и если чего-то хотелось ему, то, конечно же, только туда, домой, на те улицы. Он и шел по ним, наконец, снова шел по ним, все дальше и дальше, ни о чем не думая, почти засыпая.

На вокзале же оказалась толпа, растоптанный снег; быстро-быстро дошли они до метро; Сергей Сергеевич, пожав ему руку, скрылся, вместе с толпою, устремлявшейся в освещенный провал; Макс, оставшись один, посмотрел, конечно, вокруг и, не зная что делать, пошел все-таки домой, не домой, к своему, уже выраставшему за другими домами, над крышами, неописуемому, еще раз, жилищу.

37

Все тихо вокруг. Вот это дерево, с его парящей в воздухе кроной: то дерево, на которое он, Макс, смотрел когда-то, утром и вечером, из окна своей, как и оно, дерево, повисшей над землею мансарды: когда это было? Давным-давно, много позже: есть, как сказано, разные, совсем разные времена, и времена эти не просто переходят друг в друга, но (разделенные самой своей природой, своей окраской, звучанием…) так странно меняются местами, что более раннее оказывается вдруг ближе к нам, чем более позднее, позднейшее же, удивительным образом, отступает от нас самих: в бесконечную, никаким временем не измеримую даль…