Макс Шрёдингер (СИ)

— Вот это фокусы! — протянул Кузя.

Пашка с Серёгой поглядывали друг на друга, на Аню и на Кассандру (почему-то), выискивая объяснения. Паша что-то понял и заулыбался. Наверное сообразил, почему я рассказывал про то, что в первый день она исчезла.

— Сегодня мы собрались по торжественному поводу. Аня, если ты не знаешь, то все эти бумажки, законы, записи в старых книгах и системах учёта, даже штамп в паспорте — это всё очень второстепенно. А первостепенно — принятие в семье, какой бы семьёй она не была. Так вот, сегодня мы принимаем Анну Шрёдингер к нам в семью.

— Я знаю про свадьбы, — шепнула мне Аня на ухо, уже стоя совершенно красной и одёргивая себя, чтобы не спрятать лицо. — Я не буду целоваться на людях, я просто сгорю со стыда! — нашипела она на меня.

— Во-первых поздравляем вас, что вы нашли друг-дружку. Держитесь вместе и у вас всё получится, — сообщила мать и подняла вверх кружку.

Её поддержал дружный рёв голосов и мы уселись.

— И всё? — спросила меня Аня.

— Нет, не всё, но ты расслабься. Тебя бить не будут.

— Есть вещи хуже физической боли, — холодно заявила она мне с колокольни своего опыта.

— Боль ментальная, да! — подхватил подслушавший Пашка.

Я улыбнулся, рассматривая её.

— А вы сёстры? — Любка с причёской «я летела с сеновала — тормозила чем попала» пристала к Кассандре.

— Нет. Она моя двоюродная племянница.

— Такая молодая, а уже тётя, — восхитилась Люба.

— Ну ты чё, — влез Славик, — она ж двоюродная. Да и родные могут быть погодками.

У Любки в голове не укладывалось.

— А кто из вас старше? — не унималась Любка.

— Я старше, — заявила Кассандра.

— А на сколько? На две недели?

— На двести шестьдесят три, нет, четыре года, — совершенно спокойно отозвалась девушка.

Любка хихикнула, не совсем понимая, шутит Кассандра или нет. А я вдруг сообразил, сколько приблизительно могло быть отцу Ани.

Опять звон о кружку:

— Во вторых, — поднялась мама, мы поднялись следом, — я хочу спросить. Я знаю, что Аня честно рассказала обо всём, я знаю кто она такая, достаточно хорошо представляю.

Она почему-то скосила взгляд на деда Колю. Может быть какие-то истории, которые он рассказывал, помогли маме лучше понять рассказ Ани? Как обычно, мать подготовилась к ситуации лучше, нежели я мог даже предполагать. В кого я тогда такой лопух?

— Аня.

— Да, госпожа Ольга?

— Вы с Максимом самая… — она подбирала слово. — Взрывоопасная пара среди всех, кого я за свою жизнь приглашала в нашу семью. Глядя на вас, крадущихся рано утром через коридор к выходу, я могла только надеяться, что всё получится. Материнское сердце жгло от предчувствия неминуемой беды. Но вы справились. Аня, расскажи, почему?

Аня стояла и молчала. Молчала долго, и на этот раз она не краснела, а наоборот, становилась каменно спокойной.

— Никто здесь не может похвастаться тем, что было у меня, — холодно заявила она. — Власть, богатства, слуги, могущество… — Кто-то хохотнул подумав, что это какая-то шутка и тут же получил от кого-то затрещину. Тишина стояла такая, что слышно было одиноких мух, летавших мимо, слышен был стрёкот поздних кузнечиков, слышен был скрип стула, когда Кассандра на нём поёрзала, глядя на Аню большими круглыми глазами, ожидая откровения. — Всё это неважно, — заявила она и никто её не понял, а я, кажется, начинал понимать. — Ты можешь быть бесконечно любим, ценим, авторитетен, но это тоже не имеет никакой ценности. Ты словно камень, лежащий на дне морском — большой, сильный, могучий и… бессмысленный.

Её взгляд ушёл в себя. Я был уверен, что она прокручивала те моменты, что творились с ней тогда, когда мы не знали, останемся ли мы в живых.

— Я была Аннабель Криг. Враги звали меня Алой Розой, друзья прозвали Лютой. Я прожила несколько жизней в интригах, тайнах, жестокости и деспотизме, создавая мир без вражды и со строгим законом. И создала его. Целый мир… Я вижу, что вы не верите мне, но это и не важно. Потому что ничего не важно в конечном итоге, кроме одного. Целый мир был у моих ног, огромный, бескрайний, с его богатствами и красотами. Я могла взглядом брать бастионы, я была удостоена чести говорить с самой богиней — великой Адельгейдой. И знаете что? Это всё неважно.

Она замолчала, окидывая всех взглядом и начиная подрумяниваться, словно перевоплощаясь.

— Теперь я Аня Шрёдингер и кое-что поняла. Важно дарить любовь, быть человеком с большим сердцем. А ведь нельзя дарить того, чего нет в тебе. И я всю свою власть, всё своё могущество обменяла, вначале даже не зная на что. На шанс, крохотный, словно песчинка, что, может быть, где-то там внутри меня тоже есть любовь. На шанс стать Аней Шрёдингер, стесняющейся всех вас и жалеющей, что не могу вот прямо сейчас…

— Аня, не надо, — буркнул я.

— Что не могу стереть вам всем память, и вы будете помнить весь тот бред, что я вам наговорила, — послышались неловкие смешки, Кассандра хохотнула сквозь слёзы. — Но я не буду, потому что и это тоже не важно. Мне триста сорок один год, а живу я только пятьдесят два дня.

Зрители пораззевали рты от услышанного. Мама улыбалась. Кассандра плакала.