Максим Грек

Вчитываясь в произведения Максима, замечаешь, что он не был придворным борзописцем, расточающим хвалу обожаемым правителям, хотя ему порою и приходилось это делать в именных посланиях власть имущим. Не является афонец и принципиальным врагом самодержавия, как князь Курбский, который обвинял царя Ивана IV во всех мыслимых и немыслимых грехах, упорно считая его только великим князем и получив иронией судьбы в оное время ярлык «реакционера». Не похож Грек и на ироничного иноземца вроде английского

— 121

посла Джайлса Флетчера, оставившего на память о российском бесправии такие строки: «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они также бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими; самый убогий крестьянин, унижающийся и ползающий перед дворянином, делается несносным тираном, как скоро получает над кем?либо власть» (123, 159). Потому народ, «хотя вообще способный переносить всякие труды, предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем, кроме дневного пропитания».

Максим хотя и не стал горячим патриотом России, как это порою утверждалось некоторыми историками, но не был равнодушен к ее судьбам. Он не выступает сторонним наблюдателем, он скорбит о бедах Русской земли, радуется ее торжеству.

Показательны в этом плане два его сочинения: «Послание Василию III» по поводу опустошительного набега крымского хана Мехмет–Гирея в 1521 г. и «Слово благодарственно» по случаю «преславной победы» над крымцами в 1541 г.

В «Послании» инок, 'видя «скорбящу державу» и «соболезнующу о всех случившихся», воодушевляет павшего духом государя. Философски замечая, что он не берется судить, по божьему ли суду или «нашим замедлением, или воевод леностию и неискусством, или некоим иным нестроением» Произошло несчастье, святогорец уверяет в неизбежном торжестве добра над одержавшим временную победу злом, приводя примеры из прошлого. Столь обобщенные философствования не мешают ему дать великому князю весьма дельный совет: яе вести борьбу на два фронта, а всеми силами

— 122

обрушиться сначала на Казанское ханство, что и было позднее сделано Иваном Грозным.

Афонец призывает начать решительную борьбу с врагом, не жалея трудов и средств: «Немощно мужем спящи и возлежащим победы въздвигнути. Подвигом время ест, а не прохлаждений, истощаниа сребра время, а не пощадениа». Показательно, что он ссылается не только на победы Константина Великого, Ираклия и других христианских императоров, но и на некоего языческого философа: «Сребряными копии ратуй, и вся победиши», т. е. не жалей серебра ради победы (102, 115). Эта реминисценция (источник ее — Дельфийский оракул, как установил Д. М. Буланин; см. 28, 78) не случайна. Авторитет древней мудрости велик во все времена.

Несколькими десятилетиями ранее не пропитанный греческой образованностью сын Эллады, а русский архиепископ Вассиан обращается в своем послании к • Ивану III, вышедшему против ордынского войска хана Ахмата: «Слыши, что глаголеть Димокрит, философом первый: князю подобаеть имети ко всем временным ум, а на супостаты крепости и мужество, и храбрость, а к своей дружине любовь и привет сладок» (96, 26, 269). Это произошло во"время «стояния на Угре» в 1480 г., ^оторое знаменует падение ненавистного ига Золотой Орды, но не кладет конец длительной борьбе с оставшимися от нее ханствами.

Посылая Ивану IV «словес тетратки», Максим надеется, что «ими же известится держава твоя богохранимая, каков аз грешный был изначала доброхотен богомолец и служебник благоверней державе Рустей» (14, 2, 379). Он заверяет, что до конца дней своих будет служить России. И не стоит думать, что это были лишь расчетливые слова

— 123

просителя, чающего получить возвращение на Афон, где он не будет хулить Русскую державу и ее правителей; в них звучит неподдельная искренность. Грек не был лукавым приспособленцем. Его непримиримая борьба с «нестроениями» русской жизни, не сулившая ничего, кроме гонений, лучше всего свидетельствует о высокой гражданской честности мыслителя, который «до конца сохранил нравственное мужество» (99, 340).

Если Максим не побоялся осудить верховных правителей, хотя и в философско–аллегорической форме, то лихоимцам помельче достается от него весьма изрядно. Но и здесь святогорец не опускается до злобного критиканства, до злорадного высмеивания чужих недостатков. Он бичует неправду как таковую во всех ее проявлениях, потому что «истину же везде и прямо мудрование возлюбиши» (14, 2, 6).