Четвертая походная ночь. Вся степь словно каток. Из края в край сковал ее гололед. Незаметно пересекли они границу Калмыкии и Ростовской области. Командир вел группы не спеша, с частыми и долгими привалами, чтобы дать всем отдохнуть и втянуться в поход, а то Нонну уже тошнило от усталости. Вода оставалась только в неприкосновенном запасе. Ели снег, но он плохо утолял жажду.
— Веселей, ребята! — говорил комиссар. — Нашим на фронте сейчас труднее приходится! Наступают!
За восемь часов прошли не больше двадцати километров. Коля Кулькин ожил, хотя хромал на обе ноги, и на привале поставил ногу на валявшийся рядом, выбеленный дождями и солнцем череп калмыцкого быка с рогами полумесяцем и продекламировал:
И многие в группе вспомнили школу, «пушкинские» тетрадки с рисунком и текстом «Вещего Олега» на обложке.
Растирая замерзшие руки, Зоя развернула рацию. Все окружили ее, дыша паром. Снова Левитан читал «В последний час»: наступление успешно продолжалось, наши войска продвинулись на обоих направлениях на двадцать километров и взяли города Тундутово и Аксай!..
Всю следующую ночь густо валил снег. Группе предстоял опасный переход сначала через дорогу Ремонтное — Заветное, а потом через реку Сал. Комиссар давал голову на отсечение, клялся, что Сал замерз, но Черняховский не мог унять глухого беспокойства: а вдруг не замерз, вдруг на пути группы встанет непреодолимая преграда! Там ведь не из чего построить плот, нет селений с лодками, перебираться же вплавь в пятнадцатиградусный мороз, а потом идти навстречу ледяному ветру — дело немыслимое.
Но группе повезло. Правда, на дороге, ослепленные метелью, они едва не столкнулись с румынским обозом. Да и лед на Сале стал недавно и грозно трещал под ногами, перебираться через него пришлось ползком, держа наготове связанные ремни. Зато не пришлось тратить много времени на пробивание лунки во льду. Лед долбили по очереди саперной лопаткой начальника подрывников — Паши Васильева. Потом Паша одну за другой опускал фляжки в дымящуюся паром лунку.
В шестую ночь перешли дорогу Ремонтное — Зимовники. По-прежнему шуршала под ногами полынь, дул могучий степной ветер, крутила метель, мерцали звезды в черном небе, во фляжках булькала вода из Сала, которую нужно было во что бы то ни стало растянуть еще на три ночных перехода по двадцать пять — тридцать километров каждый — до Маныча.
Утром двадцать шестого группа «Максим» стояла на берегу Западного Маныча.
— Честно говоря, — сказал, закуривая, Володя Солдатов, — я уже не надеялся, что доберемся мы сюда!
— А я, — сказала Нонна, садясь в изнеможении на землю, — ни на минуточку не сомневалась в этом!
Комиссар посмотрел на лиманы Маныча, на замерзшую черную грязь вдоль берегов и сказал:
— Тут недалеко станция Пролетарская, так мне туда перед войной путевку в грязелечебницу давали…
Позади, если проложить прямую по карте, оставался почти трехсоткилометровый степной путь. Но Черняховскому некогда было оглядываться назад. Удастся ли найти здесь воду, годную для питья: ведь вода в соленых лиманах Маныча все равно что отравленная, сплошная соль. Недаром сюда, как говорил Максимыч, казаки с Дона приезжают соль добывать. Продовольствия группе было выдано на десять дней. Остались одни концентраты. Девять суток на сухом пайке. Невольно вспомнились бывшему товароведу сухумского санатория «Агудзера» те капризные отдыхающие, что жаловались на невкусный борщ по-флотски или недожаренный антрекот. Сюда бы этих отдыхающих! Где же брать продовольствие? Предполагалось, что на хуторах Верхний и Нижний Зундов. Но что, если эти хутора сожжены, выселены или заняты немцами?
Передневали в воронке от снаряда над замерзшим озерцом. Все уже почувствовали голод. Делили и жевали несъедобную смесь из раскрошившихся сухарей с махоркой и толом, собранную со дна вещмешков. Допили воду из неприкосновенного запаса.
Десятая ночь… Как только стемнело, командир послал двух партизан вниз по течению Маныча, двух — вверх по течению. Комиссару и Солдатову он дал особое задание: