Макушка лета

Низ байковых, на резинке, синих брюк Шпарбера был пятнистым от масла, поэтому не стал машинист поднимать его ноги себе под мышки, чтобы не запачкать суконное полупальто с двумя парами карманов, почему-то называвшееся «москвичом». Он обхватил голени Шпарбера перед лодыжками, обхватил с внезапной жалостью, от которой даже содрогнулся.

— Костылишки прямо куличиные. Прутиком жигнуть — перешибешь. Откачать бы надо. Почнем откачивать?

— Почнем.

Иванов утвердился коленями в изголовье Шпарбера, широко раскинул его руки, только что стыло лежавшие со скрюченными желтыми пальцами на собачьем подкладе.

Однако и вдвоем не откачали они Шпарбера. Помогали им с игровой веселостью подростки-ремесленники, практиковавшиеся на газовщиков в доменном цеху. Поначалу они не хотели помогать, узнавши, что Иванов и машинист откачивают пораженного током больше получаса. («Труба. Зря чикаться».) Но старший монтер сказал им, что трубы нет, коль трупные пятна не выступают, и они взялись помогать, сразу вспомнив, что до появления трупных пятен искусственное дыхание нельзя прекращать.

Шпарберово дыхание открылось за минуту до наступления часа с мгновения синего выхлопа, зафиксированного зрением старшего монтера Иванова.

Никто из цеховых не потешался над несчастьями угодивших под напряжение сослуживцев: кощунство могло быть отмщено, притом нешуточно, даже убийственно. На что уж мастера горнорудной подстанции Дроздова долбануло тридцатью восьмью тысячами вольт до смехотворности диковинным образом: был блондин, стал черноволосым, ни один человек не решился сострить по поводу изменения цвета его волос без окраски. Шпарбер нарушил цеховую традицию. Он беззаботно, шаловливо, иногда измывательски хохмил над собой и над всеми, кто оказался причастным к взятию злосчастной пробы масла. Шпарбер выворачивал губы, п о д а в а я  Байлушку во время инспекторского инструктажа (сам тоже губан будь здоров), говорил внятным его голоском (он определял голосок Байлушки как мальчишеский в исполнении травести):

— Габариты масляника, Саша, дуже не вмещаются в габариты камеры, посему укоротись, мий друже, в треть персонального росту.

Не щадил Шпарбер и своего спасителя Иванова. Он уверял, что услыхал, перед тем как гахнуло, возглас Иванова, что успел будто бы догадаться, что возглас ужало, пока он пробирался снизу вверх по кишкам, и что все, его, шпарберовская, песенка спета.

При склонности к шутливости он не обладал лукавым свойством вводить в заблуждение. Однако те, кто плохо знал Шпарбера, воспринимали как мистификацию его издевки над самим собой, когда он вслед за рассказом о том, как его долбануло и как его оживляли, переходил на серьезный тон и старался внушить, что нет ничего на свете, что бы не приносило выгоду.

Теперь он узнал, что обладает медвежьей способностью впадать в спячку. Поднакопит жиру и впадет в спячку. Государству — экономия зарплаты, хлеба, продуктов. У него не будет изнашиваться барахлишко. Другая выгода: открыл у Иванова талант чревовещателя. Вдвох, если Иванов согласится и если добре потренироваться, они смогут заколачивать гроши в цирке, выступая со спиритическими представлениями. И последняя выгода: фамилию родителей он переменит на ту, которую ему подобает носить по достоинству, — Головотяпкинд. В цеху, как выражались работницы масляного хозяйства, оборжались над Шпарбером. Раньше Гиричев не замечал Шпарбера, до того не замечал, что когда Шпарбер даже по нескольку раз забегал вперед него и здоровался, и то Гиричев не размыкал словно на нутряной замок запертых своих губ.

Тут Гиричев не токмо стал здороваться — ухмылялся при этом и одобрял намерение взять фамилию Головотяпкинд. Всем фамилиям фамилия!

Упивался Гиричев людским самоунижением.

3