Малая Бронная

Приятель Алиного отца переслал с молодым мужчиной книги. Прожив у них неделю, будущий Барин прямо-таки влюбился в хозяина, в его авторитет и на работе, и в квартире, уверовал в его могущество, способность помочь новому знакомому… И тут же, во втором номере, он обнаружил возможность перебраться в Москву из своей уральской глуши. Этой зацепкой оказалась племянница мамы, чуть ли не троюродная, которую взяли сюда, чтобы училась.

Нинка была толстая, неповоротливая, белобрысая молчунья. Найти путь к ее сердцу оказалось несложно: цветочки, ресторан, комплименты, все для Нинки было неожиданным чудом. Расписавшись с нею, Барин скоро заскучал и сбежал от новой жены на свой Урал. Нинка извелась, уже и ждать перестала, как вдруг он явился. И был потрясен: вместо бесцветной толстухи нашел тоненькую, иссохшую от любовной тоски кудрявую блондинку с черными ресницами и шнурочками бровей. И Барин смилостивился, стал ласков и заботлив.

Однако мечтам о карьере не суждено было стать реальностью: отец Али умер. А Барин прибился к знакомому берегу: стал работать в театре администратором. Вскоре родился Олежка, тихий наблюдатель, как определил его характер папаша.

Мама отдала одну комнату племяннице с мужем, себе с Алей оставила другую. Нинка все же окончила курсы бухгалтеров и стала жить, как чужая. Почувствовав себя в доме первым лицом после смерти отца Али, Барин перестал играть в порядочность, стал самим собой, резонером, как определила мама его жизненное амплуа.

Однажды он вышел на кухню в нижнем белье и, оттягивая кальсоны на манер галифе, похвастал:

— Егерское бельецо, чистая шерсть!

Все оторопели. Первой закричала Маша, перекрывая шум примусов.

— Как барин разгуливает, бесстыжие глаза!

Он озлился. Назло расхаживал в своем егерском белье, закрывал Машу с ее командированным мужем на висячий замок, а однажды с этим мужем, Денисом Совой, поспорил на бутылку портвейна и поехал в Нинкином халате и шляпе, нацепив на шею бусы, в трамвае. Туфли жены, на высоких каблуках, он снял сразу за воротами, сильно жали. За ним пошли только Денис и Аля, остальные остались ждать во дворе.

На Барина оглядывались, а в трамвае к нему подошел милиционер и вежливо предложил:

— Гражданин, сойдите, люди волнуются, считают душевнобольным.

Вернулись они пешком. Денис не поставил бутылку:

— Был уговор в полной форме, а ты без обутки.

— Жмот!

Это было ложью, Денис был щедрый, но считал уговор дороже денег, и, не приученный обороняться словами, сделал это кулаками. Расквашенный нос Барин Денису не простил, перестал с ним разговаривать.

— Я живу своим устанным трудом, а он морду воротит? Бар-рин… — с презрением процедил Денис и затаил обиду.

…Дней прошлых не вернуть,
Их только жаль…

Тенорок умолк, и наступившую тишину прорвал радиоголос:

— Граждане, воздушная тревога миновала — отбой. Граждане… отбой… отбой.

Убрав патефон, Аля помчалась за мамой, Славик за теткой-нянькой Зиной, Натка пошла к себе.

Навстречу тянулся поток людей из бомбоубежища. Лица бледные, какие-то усталые, хотя, казалось, сидели, отчего устать?

— Ждать да догонять самая тягомотина, — крикнула бегущая к Славику Зина. — Где ты был? И как я тебя потеряла в толпе? Пошли накормлю, голодный, перепугался, да?

— Ага, — успокоил свою тетку-няньку Славик.

Мама тоже бледная, молчит, а увидела во дворе деда Колю, сказала сердито:

— Пропади они пропадом, и убежище, и Гитлер! Чтобы я еще хоть раз в подвале тряслась? Ни за что! Умирать, так вместе и на воле.

— А помните, Анастасия Павловна, первую бомбежку? — ласково поглядел на нее дед Коля из-под сивых бровей.

— Ха, повыскакивали, головы задираем, веселимся… как же, учебная тревога, очень интересно.

Дед Коля потихоньку смеялся. Он всегда радовался встречам с мамой, да не очень умел занять ее разговором.

— Пошли, мам, все кончилось.

— Э, несмышленыш, все только началось, — вздохнула мама.

Все в доме опять стихло, только подружки на крыльце первого номера шептались.

— Письмо от Игоря есть?

— Нет…

— Мачаня хвасталась, любящий сынок каждый день писать обещал, а тоже ничего…

— Дед Коля вчера белье развешивал на чердаке… Я бы помогла, но он ведь какой…

— Они все трое сами все умеют. А сегодня-то мы с дедом зажигалки тушим, а Барин с Федором в убежище спрятались. Смешно.

— Смешно, да не очень, — вздохнула Аля. — И Нюрка с Нинкой в убежище, и близняшки… а если бы и мы все? Сгорели бы, как те гуси Музкиного папаши. Ну их… Тебе трудно в Щербинке?

— Знаешь, больных совсем нет, если и приходят, то одни симулянты, за справкой, чтобы мотнуть подальше. Сейчас не до болей, некогда. И ведь пятьдесят процентов болезней от мнительности, это установлено. Приедешь ко мне?

— Конечно, как узнаю, что Горька письмо прислал…

— Или Игорь… Что это так светло?

— Луна… Красиво.

— Туда бы… там не убивают.

Двор облит лунным сиянием, видны клены и тополя, даже силуэты заброшенных цветов перед сторожкой Семеновны.

— А пахнет, как осенью, горелыми листьями, — подняла голову Аля, вглядываясь в вершины деревьев.

— Зажигалками листья попалил фашист. Когда же все это кончится!