Малайсийский гобелен

Жизнь летающих людей подчинена очень строгим законам. Но Чарити в детстве и юности была так хороша собой, что ей, одной из немногих, позволено было гнездиться на вершине колокольни св. Марко и выступать перед епископом во время церковных праздников. Помню, когда я был совсем еще маленьким мальчиком, мать указывала мне на нее — Чарити со своими сестрами в тот день летала над Ареной. Прелестное это было зрелище, хотя и порождало сальные детские шуточки по поводу скудного одеяния летающих людей.

Теперь ее бело-коричневые крылья были постоянно свернуты. Чарити в свое время позировала Фатемберу, и художник умолял ее выйти за него замуж. После того, как Чарити уступила его просьбам, она уже никогда не летала, а сейчас была уже слишком стара для полетов.

Восстановив силы, Чарити поднялась и предложила мне стакан красного вина. Детишки с такой силой тянули ее за складки платья, что Чарити снова вынуждена была сесть. Вино я принял с благодарностью: Николае был так занят своими думами, что о подобных мелочах забывал. Букет был терпкий, с горчинкой — весьма вероятно, что вино было из Хейста.

— Мы надеялись, что вы нас навестите, мастер Периан. Николае рад вашей компании, а надо сказать, что он очень немногих людей терпит около себя. Ваша добрая сестра сказала, что вы уже оправились от ран.

— Я никогда не навещал Мантеган без того, чтобы не зайти к вам и к Николасу. Я безмерно восхищен его работой.

— Ну и как вам Николае?

— Как всегда гениален и как всегда переполнен идеями.

— И, как всегда, сумасброден? И, как всегда, в отчаянии?

— Ну, может, слегка в меланхолии…

— И, как всегда, не способен разрисовать ни одного квадратного метра стены?

Прихватив с собой пару ребятишек, она подошла к бочке, набрала черпаком воды и напилась. Детишки все до единого тоже внезапно ощутили жажду. Она напоила всех по очереди, сначала мальчиков, затем девочек. Потом повысила голос, чтобы перекрыть их гам, и сказала:

— Николае замахнулся слишком на многое. Результаты вы видите. Нищета, голод, грязь… Я обстирываю богатые семьи, чтобы заработать на хлеб. Что мы будем делать зимой, я не знаю…

— Гении редко заботятся о хлебе насущном!

— Он считает, что станет знаменитым через две сотни лет. — Она воздела руки, и ее крылья зашуршали. — Две сотни лет! Что пользы от этого его бедным детям? Я не знаю. Ладно, мне надо приготовить им чего-нибудь поесть. Я не жалуюсь, мастер Перри, по крайней мере, у нас есть крыша над головой.

— Я рад за вас.

С сеновала донесся торжествующий рев — вертка постигла злая участь.

— Жизнь великого художника — это одно, а жизнь его жены — это совсем другое.

Я прислонился к стене и маленькими глоточками отпивал вино, наблюдая, как она работает, ухитряясь одновременно развлекать детишек. Я размышлял — помнит ли она, как в юности летала над городом и наслаждалась видом сверху. Волшебными, наверно, казались ей улицы Малайсии, пока не настало время ходить по ним. Мне было ее жалко, и в то же время меня раздражали ее жалобы на мужа.

Фатембер, видимо, забыл про меня. Я слышал, как он расхаживает у себя наверху и что-то бормочет.

Оборванные детишки прыгали вокруг меня и просили дать им глоточек вина. Некоторые из них унаследовали рудиментарные крылья, но ни один не мог летать.

Я отдал Чарити пустой стакан и сказал:

— Я должен идти. Передайте Николасу, что я надеюсь скоро его увидеть. И я попрошу Катарину, чтобы она поговорила с Волпато о… — Я потер друг о друга подушечки большого и указательного пальцев.

Она сделала протестующий жест, и движение живо напомнило мне движение Фатембера.

— Не надо, пусть все будет, как будет. Мы не так уж и несчастны, могло быть хуже. Вы, может, и не знаете, но Волпато пригрозил, невзирая на все фрески, вышвырнуть нас на улицу, если муж еще хоть раз заговорит о деньгах.

— Ну, как хотите.

— Дело не в том, что я хочу, а в том, что я должна, — сказала она твердо. И этим тоже напомнила мужа.

— Когда фрески будут закончены, он легко найдет множество других заказчиков.

Она печально покачала головой.

Я направился к двери. Чарити вырвала из своего крыла длинное серое перо, наклонилась и вручила самому младшему ребенку, чтобы ему было с чем играть. Я вышел за дверь до того, как она выпрямилась.

День клонился к вечеру. Тени сгустились в углах двора, прохлада опускалась на город, где-то вдали звенели колокола. Вертков больше не было видно. Я поднял голову, в глаза ударил луч солнца, отразившийся от моего окна, но подоконник был пуст — Посейдон оставил свой пост. Все было тихо. Пучки кошачьей шерсти, наконец, опустились на мощеный двор. Ее скатанные ветром комки шевелились у моих ног. Только игра теней заполняла дремотный воздух.

Я чувствовал себя выздоровевшим; очарование уединенного покоя для меня кончилось. Завтра я покину замок ради того, что Фатембер назвал огромным пылающим миром.

СВАДЕБНЫЕ ЧАШИ И ОБНАЖЕННЫЕ ГОСТИ