Малайский крис

Засел было шик на огрудке каменистом. Стали его спихивать ребятишки. Приналег Иван Кривых на гребь и тут-то и подгадила ему сила его несуразная.

Сорвался неожиданно плот с огрудка и понесся. Да так скоро, что мигнуть молодцы не успели, как на черный зуб- камень краем с маху наехали. На беду, одна гребь от толчка пополам…

Не опомнились, а уже весь плот вверх пузом лег. Под самым почти берегом… Сами-то уцелели как-то, а вот что на плоту было, все на двухсаженной «глыби» к рыбам ушло. И мука. И припас. И одежа. А главное — ружья, да патроны и весь инструмент вострый…

— Вишь ты как… — озадаченно вымолвил долго молчавший Иван. И бессмысленно на ржавую от сошедшей полой воды траву сел грузно.

Сквозь холщовые порты его пробирала сырость, но он ничего не ощущал. И тупо повторял:

— Так… во как… значит… «У праздничку» себе сделали…

И вдруг внезапно вскинулся на тоже ошалелого Мамета:

— Ты!! Все ты!! Морда кривоносая!! Из-за тебя, из-за гадины, все вышло!.. Чо теперя делать будем? А?! Отвечай!! — бешено гаркнул, за горло Маметку хватая.

Черкес, как неживой, болтнулся в мощных лапах мужика и кулем наземь шлепнулся.

— Ну, бей… Убивай… Кушать нету… Добыть нету… Все одна помирай… — глухо лепетал он, скрыв лицо ладонями.

Как ушибло Ивана. Постоял окаменело столбом.

И с диким, звериным ревом-рыданьем упал ничком на землю.

Катался, выл и скреб траву пальцами…

Ревел. Бессмысленно и упрямо. Этим воем протестуя против слепой и безжалостной голодной смерти, призраком вставшей в тенях молчаливого орешника.

Куда пойдешь? С голыми руками… Ягод даже нету — рано им… Ножик и тот утонул…

Вон утварь, ненужная, глупая… Спирт в полубочонке…

А есть нечего…

Долго и тщетно утешал на все лады здорового мужика худоребренький Мамет. Потом догадался, спирту в баночку налил и Ивану поднес. Хлебнул тот жадно. Потом вторую уже сам налил… Быстро опьянел… Плакался и проклинал все на свете.

А Маметка молчал и упорно глядел в глубину, поглотившую их жизнь… И когда холодная ночь с пришедшим за ней непогожим, мокрым утром отрезвили одуревшего Ивана Кривых, Мамет, смотря в сторону своими большими и печальными глазами, заявил решительно:

— Нырять будим… Бирданка и пуля добывать…

— Да ты сдурел, чо ли, паря? — покосился на него Иван.

— Пачиму сдурэл? Все равно помирать нада… Кысмет…

Выбора, действительно, не было. Положим, достать что-либо из потонувшего добра простым ныряньем в шалой воде мало было шансов, но… без этой попытки шансов на спасение совсем не было.

Долго ахал Иван; и с замиранием сердца глядел в расходившуюся кругами «глубину», в которой извивался гибким телом первым нырнувший Маметка…

Первая попытка пользы не принесла. Хотя Мамет повеселел, ибо уверял, что он нащупал уже ремень от берданки. Значит, и патроны тут же…

Только чтобы дыхания хватило!

Иван Кривых ободрился. Уж коли татарчук нырнул и следы добра нащупал, так он-то чо же? Али не он, бывало, Иркут по три раза переплывал! Оно правда, вода у него в ухе, а потому он давно уж не «окунался»… Но для такого случая попробует… А ну!..

Вылез. Отдувается. Совсем было ухватился за какой-то ящик, да больно уж дух сперло в грудях! Нуко-ся, ты, Мамет… Снова!

Сделав большие глаза и энергично надув щеки, татарин «щучкой» нырнул прямо с берега…

…И по мере того, как шло время, а Мамет наверх не показывался, чувствовал костеневший от ужаса Иван, что какая-то свинцовая, дышать мешающая сила постепенно хватает его за глотку и за сердце…

А Мамета все не было… И наступила тишина, полная значительной жути.

Иван Кривых задумчиво покачал головой. Потрогал вашгерд, косо на камнях поставленный. Поднял с земли после выбора долгого камешек плоский. Размахнулся и, вкось по воде пустив, семь «блинов» сделал подряд.

И вдруг противно захихикал. И сам свое хихиканье услышав остатками сознания, от ужаса побелел и, рот зажав, опрометью в тайгу переплетенную кинулся.

Долго еще, дня три, коли не более, около места, где Маметка утоп, кусты трещали осторожно и кто-то жутко- бессмысленно посмеивался, из-за кустов подмигивая глазами побелевшими. И опять в кусты, как зверь, прятался.

А потом стихло все.

И по-прежнему, глупо и бесцельно, торчали на далеком от «жилья» берегу золотопромывные «причиндалы».

Андрей Солнечный ТАЕЖНЫЕ ЧАРЫ

Ссыльнопоселенец Тихон Горбунов, по прозвищу Волк, препровождался в Енисейск, где ему предстояло судиться за ограбление церкви в селе Назимове, в котором он проживал с самого начала своей ссылки — лет 12 или 15. На второй день после отъезда из Назимова вдруг разгулялась непогода: отчаянный южный ветер «верховна» — летел встречу лодки, а река как-то сразу вспухла и запестрела белыми барашками.

Старая, но стойкая лодка в течение нескольких часов выдерживала бешеные атаки волн, и только к вечеру выбившиеся из сил гребцы пристали к берегу и, — хотя до ближайшего «станка» (деревня) оставалось всего верст 5, — решили заночевать на берегу под прикрытием вытащенной и полуопруженной лодки.