Малахов курган

— Больно уж самолюбивый наш батенька. Самому долг не пришлось заплатить, так на сына возлагает.

— А большой долг? Миша-то сдюжит? А то мы все сложились бы и отдали...

Матросский долг

Анна порывисто с не женскою силой обняла Веню и горячо зашептала ему на ухо:

— Скажу, скажу тебе, какой долг. Ты у нас уж не маленький. Ну, да, бог даст, на твою долю долга не останется. Батенька-то, помнишь, рассказывал: Павел Степанович от гибели его избавил, когда батенька в море тонул. Крестный-то Хонин тогда еще мичманом был...

— Я знаю.

— То-то, сыночек. Завязал Павел Степанович батеньке узелок на всю жизнь. Дал себе батенька зарок: отплатить Павлу Степановичу, буде случай представится, в свой черед избавить его от смерти. Ты смотри не болтай: он никому не велит сказывать. Мне-то он вскоре после свадьбы признался. Гляжу, муженек мой, и месяца после свадьбы нет, что-то сумрачный ходит. «Что такое? Или я не мила стала, или чем молодца прогневала? Скажи, любезный». — «Нет, — говорит, — Аннушка, ты мне мила и всех мне на свете милее. А дал я великую клятву!» И все мне рассказал. «Этот, — говорит, — мичман Нахимов такой отчаянный, пропадет без меня, пожалуй, и я на всю жизнь Каином себя считать должен. Надо мне ехать назад в Петербург. Куда Нахимов, туда и я». Заплакала я, да слезы мои на камень пали. И домой на побывку Ондре не поехал — меня родителям показать. Простился со мной да на норвежской шкуне и ушел. Упорхнул мой сизый голубочек! С той поры — куда Лазарев, туда и Нахимова с собой берет. А за Нахимовым и мой сорвибашка тянется... А Павел Степанович в самые гиблые места рвется. Мой-то Ондре ему еще помогает: в Наваринском бою, это в двадцать седьмом году, Ондре у штурвала стоял на «Азове» и так корабль подвел к турецкому фрегату, хоть из пистолетов стрелять. Да и давай палить. Одни против пяти кораблей сражались. Ранило тогда и Нахимова и батеньку. Нахимову крест дали, батеньке — медаль. Это я узнала сколько лет спустя. Семь лет сиротела в Коле, ни одной весточки не было от батеньки. Мише шестой годок пошел, пришло от батеньки письмо, чтобы я дом и шкуну продала и ехала на Черное море в Севастополь, на постоянное жительство. Павел Степанович к Лазареву поступил — Черноморский флот, видишь ты, им надо устраивать. Ну, и мой Ондре там должен быть. Поступила я в точности, как мой благоверный велел: продала дом, шкуну, с милой родиной своей навек простилась. Ехали мы сюда с Мишей поперек всей земли. Видала я до той поры много моря, а тут увидела, что и земли на свете много. Все мне тут поначалу не по сердцу было. И дом, и город, и люди, и горы, и море — все не то. Ну, да стерпелось, слюбилось. Батенька все ходил на кораблях с Нахимовым, своего счастья дожидался: долг заплатить. Ну, тут недалеко: не океан. Походят, да и домой. Надолго мы уж не расставались. А годы-то свое берут. И наваринская рана дает себя знать: у батеньки-то грудь насквозь пробита. Мишенька подрос, батенька и возложил на Мишу долг, а сам с корабля списался на штабную должность. Вот уже скоро десять лет, а все ему покоя нет, уж такой самолюбивый. Ты, сынок, никому не говори про долг, а то батенька разгневается на меня.

— А Нахименко знает?

— Не должен бы знать, а може, и догадался. Небось заметил. «Чего-де матросик ко мне прилепился?..»

— К нему все лепятся.

Анна прижала голову Вени к сердцу:

— Все, все в долгу, верно, милый! Он и жалованье-то все свое старикам отставным да вдовам отдает.

— А ты любишь Нахимова?

— Еще как люблю-то, и сказать невозможно!

— Маменька, а ведь на кораблях гюйс поднят. Знаешь?

— Знаю: «Гюйс на бушприте — корабль готов к бою»... Давай-ка, милый, спать... никак, уже светает.

Корабль «Крейсер»

Андрей Михайлович, глава семьи Могученко, происходил из далекого Северного Поморья.

Родился он, однако, не на севере, а в Италии, в порту Палермо, на борту отцовской шкуны. Отец его ходил туда на своем судне с грузом соленой трески. Оставить жену дома он не пожелал: ей скоро предстояло родить. Все сошло благополучно, и новорожденный Андрей Могучий благополучно совершил свое первое плавание обратно домой вокруг всей Европы.

Настоящая фамилия Могученко — Могучий, почти столь же обычная в Поморье, как в средней России фамилия Иванов. Это в Черноморском флоте его переименовали на украинский лад и стали называть Могученко. Таков обычай Черноморского флота. Даже адмиралов своих черноморские моряки называли любовно: Лазарева — Лазаренко, Нахимова — Нахименко.

Поморы с рождения записывались в военный флот.

И Могучий, возмужав, попал в 1810 году матросом во флот Балтийский. Когда знаменитый русский адмирал Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен подбирал из самых крепких и ловких матросов команду для экспедиции в Южный Полярный океан, в числе команды оказался и Андрей Могучий. Эскадра Беллинсгаузена состояла всего из двух маленьких судов; в сущности, это были две парусные лодки. Одной лодкой командовал сам Беллинсгаузен, второй, под названием «Мирный», — лейтенант Михаил Петрович Лазарев.