Малавита

Неделю спустя Блейки уже поселились в тихом жилом доме в десятом округе Парижа. После первых месяцев адаптации — новая жизнь, новая страна, новый язык, — они постепенно наладили повседневную жизнь, которая, хотя и не удовлетворяла их полностью, позволяла оправиться от травмы, нанесенной бегством. До тех пор, пока Фред не принялся в одиночку испытывать программу охраны свидетелей на прочность.

* * *

Обе загипсованные руки Дидье Фуркада, самого загруженного водопроводчика Шолона, были подвешены к спинке кровати растяжками, он смотрел на спящую жену и не решался ее разбудить. Под воздействием мощных анальгетиков боль притупилась.

Он вспомнил, как еще утром, терпя адские муки, толкал плечом створку двери клиники Морсой. Подняв руки вверх, как птица, которая не может взлететь, он явился в приемный покой, раздираемый мукой, стыдом и страхом.

— Я сломал руки…

— Обе?

— Мне больно, черт вас побери!

Час спустя, залитый гипсом по локти, он отвечал на расспросы врача-интерна, который ходил вокруг да около, не сводя глаз с рентгеновских снимков его предплечий.

— Упали с лестницы?..

— Я пролетел два этажа на стройке.

— Странно, здесь видны точки ударов, как будто вас кто-то бил… как будто бил молотком по ладоням и предплечьям. Вот, посмотрите.

Дидье Фуркад отвернулся, боясь нового приступа тошноты. У него в ушах до сих пор стояли собственные вопли, пока этот псих молотил ему по кистям. Его отправили домой на санитарной машине, зафиксировали растяжки и уложили в кровать под взглядами сбитой с толку жены Мартины.

Двадцать лет назад они поженились, удивляясь тому, что стали мужем и женой после трех месяцев знакомства, и чувствуя, что не в силах поступить иначе. Но словно компенсируя эйфорию первых лет, повседневная жизнь разъела их отношения гораздо быстрее, чем у других супружеских пар. Оба стали привирать, впускать в уравнение неизвестных, придумывать себе тайную жизнь, в конце концов, жить ею. Пока агрессивность и упреки не отравляли их отношений, они оставались вместе, с тоской вспоминали утраченное счастье и верили, что для его возвращения не хватает сущего пустяка. Пережив страсть, которую изведали их тела, они научились стыдливости, вплоть до выработки определенных рефлексов: запирать на задвижку ванную, отворачиваться, когда жена меняет бюстгальтер, убирать руку, если она по неосторожности коснулась кожи другого. И уже многие годы они ежедневно задавали себе один и тот же вопрос: есть ли у супружеской пары хоть малейший шанс выжить в этой телесной глухоте.

Сейчас он смотрел на нее спящую, как смотрел в их самые первые ночи, когда это зрелище давало ему время возблагодарить небо за то, что оно послало ему Мартину. Она наконец отдыхала, эмоционально вымотанная его травмой, из-за которой пришлось разучивать какое-то количество новых жестов: кормить Дидье с ложечки, вытирать ему губы, подносить стакан ко рту. Она, никогда не курившая, зажигала сигарету, чтобы приложить ее к губам мужа, и убирала каждый раз, когда пепел грозил обрушиться. Как он мог так ужасно упасть? А если б он упал на голову? Она, часто мечтавшая вновь обрести свободу, впервые представила себе остаток жизни без него — и эта перспектива ее ужаснула.

Дидье мужественно переносил все испытания вплоть до 2.17 утра, когда у него в промежности возник жуткий зуд. Эту кожную болезнь он подцепил неизвестно где, лет за десять до того, и сколько врачи ни говорили, что анализы ничего не дают, что это совершенный пустяк, что его особенно и лечить-то не надо, само пройдет, непреодолимое желание почесать между ног, с учетом отопления и пота, охватывало его по крайней мере раз в день. Днем чесаться в этом конкретном месте было неловко, и нередко он уединялся в туалете или возвращался в машину ни с того ни с сего и тут же возвращался назад. Единственный способ обеспечить себе относительное спокойствие заключался в тщательном мытье с дерматологическим мылом и затем высушивании с добавкой, в самые жаркие дни, щепотки талька на чувствительную зону, для поглощения пота и смягчения трения. Он, водопроводчик, настоял на установке у себя в ванной биде, к великому удивлению жены, не видевшей в том пользы, — и на самом деле, биде пользовался он один (не биде, а сказка, сделанная по последнему слову техники, он вложил в него все свое мастерство). Утром, после пробуждения, струя воды освежала те места, которые он иногда за ночь расчесывал до крови. В разгар лета ему случалось вечером устраивать сидячие ванны, задним числом награждая себя за потный день, когда он стоически сопротивлялся тяге прилюдно засунуть себе руку между ног.