Малавита

Писатель Фредерик Блейк теперь ложился в тот час, когда невротиков будит бессонница, когда детям снятся кошмары, а уставшие любовники отрываются друг от друга. После долгих часов работы только перспектива проснуться и перечитать себя толкала его к кровати. Раньше его ночные занятия варьировались в зависимости от периода жизни и времени года: то пора собирать дань, то развязывать языки или решать судьбу того, по ком звонит колокол. Тяжелый труд требовал немедленного вознаграждения, и тут предлагался выбор между яростными картежными боями, сговорчивыми женщинами и чаще всего чудовищными пьянками, которые, однако, полагалось покидать на своих двоих и прямым, как столб, возвращаться домой. После своего покаяния Фред стал спать, как загнанный зверь, сном, заселенным ужасными видениями, после которого он целый день ходил как зомби. Встреча с «Бразер 900» вернула ему любовь к ночному мраку. Вдохновение при виде белой страницы позволяло ему воскресить былой азарт, ощутить потерянную остроту жизни. В такие моменты ему было абсолютно наплевать, прочтет ли кто-нибудь слова, которые он выстукивает, и переживут ли фразы его самого.

* * *

По дороге в школу Бэль и Уоррен пытались представить себе происходящее.

— Он уже три месяца как запирается на своей поганой веранде, — сказал Уоррен, — наверно, за день по несколько раз прогоняет весь свой словарный запас.

— Скажи еще, что у тебя отец безграмотный…

— Мой отец — типичный американец, — ты забыла, что это такое. Тип, который говорит, чтоб его поняли, а не чтобы придумывать фразы. Которому слово «вы» не нужно, раз можно сказать «ты». Который «живет», «имеет», «говорит» и «делает» и не нуждается в других глаголах. Который не «завтракает», «обедает» и «ужинает», а ест. Для него прошлое — то, что было до настоящего, а будущее — то, что будет потом, к чему еще сложности? Ты прикинь список вещей, которые твой отец может выразить одним только словом «фак»!

— Только, пожалуйста, без ругательств.

— Оно гораздо больше, чем ругательства. «Фак» у него может обозначать: «Господи, ну я и влип!», или «Он у меня еще ответит», и даже «Обожаю этот фильм». Зачем такому типу писать?

— По-моему, хорошо, что папа нашел себе занятие — и ему лучше, и к нам меньше цепляется.

— А меня с души воротит. Только представь себе, как он сидит ночью на веранде и тычет своими здоровенными пальцами в говенную довоенную пишущую машинку. А когда я говорю «здоровенные пальцы», это на самом деле один его указательный палец правой руки, которым он тюкает — тюк, тюк, тюк, — и до каждого следующего тюка добрых десять минут.

Уоррен ошибался. Фред печатал двумя указательными пальцами, честно разделив клавиатуру: левому — до клавиш е, п, и, а правому начиная от н, р, т, с редким вкраплением неудобных слов вроде «раскаяние», которые он печатал целиком левым. На подушечках уже появились небольшие мозоли. Квалификация росла.

Пока его дети добирались до школы, Фред спал глубоким сном и видел себя в саду ньюаркской виллы за рулем мотокультиватора. Странное дело, он подрезал газон во время празднования первого причастия своей дочери, которая ждала, пока отец наконец разрежет торт, гигантский белый куб с красными розами, рисунком в виде чаши и двух золоченых свечек и надписью жженым сахаром «Боже, храни Бэль». Перед их палаццо из розового кирпича беспорядочно парковались кадиллаки и выплескивали десятки нарядно одетых людей, в большинстве своем — полноватых женщин с вуалетками на лицах и мужчин с гвоздиками в петличках; и все они не могли дождаться, пока Джованни соблаговолит спуститься со своей чертовой мотокосилки и разрежет торт для собственной дочери: нашел тоже время приводить в порядок газон! Бэль и Ливия, все более теряясь, приносили извинения, один Джованни ничего не замечал и все разъезжал на своей машинке, время от времени для смеха выбрасывая струю свежескошенной травы на светлые платья дам. Он смеялся, не замечая, как по рядам идет ропот, всех удивляло такое неуважение. Он даже не удосужился одеться по такому случаю и был в тапочках, в коричневых спортивных штанах и в белой нейлоновой ветровке с названием хозяйственного магазина. Гости шептались, искали выход и нерешительно приближались к газонокосилке. Где-то неподалеку звонил телефон. Но где?

Фредерик что-то пробормотал, выныривая из своего кошмара, спросонья замахал руками, но телефон не умолкал. Он нащупал аппарат на столике у кровати.

— Фредерик?

— ?

— Уолберг. Надеюсь, я вас не разбудил, у вас там, должно быть, около одиннадцати.

— Ничего, ничего… — пробурчал Фред, не понимая, сон ли это продолжается или явь.

— Я в Вашингтоне, звонок безопасный. Квинтильяни нас не прослушивает.

— Элайя? Это вы?

— Да, Фредерик.

— Поздравляю с избранием. Я следил за выборами, издалека. Давняя ваша мечта — Сенат. Вы поговаривали о нем, еще когда были в профсоюзе мясников.

— Все это так давно, — сказал Элайя, смущенный упоминанием об этом периоде.

— Я слышал, вы теперь специальный советник президента.