Мальчий бунт

Митя вскочил, таращился, зевал, чесался и опять было повалился спать.

— Спишь? Всё время дрых?

— А что мне делать, коли заперли? В свайку что ль играть, — грубо ответил Митя, зевая.

— Это что? Откуда это? Что это такое?

— А я почем знаю: бумага… А откуда вы ее взяли?

— Это я на столе взял…

— Ну, значит, давеча вы её сами и клали на стол. Я видал: из карманов вынимали бумаги, да на стол и положили…

Морозов присел на диван, не раздеваясь, и задумался:

— Что за чудеса?!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1. Крыса

Было совсем темно, когда мимо Орехова, с остановкой в две минуты, промелькнул пассажирский поезд из Москвы. Морозову пришли сказать с вокзала, что с поездом приехал Николай Валерьянович Муравьев.

Морозов засуетился. Кудряш был удивлен — ему еще не приходилось видеть, чтобы у Тимофея Саввича не то от робости, не то от спешки, всё выпадали из сорочки запонки и никак не хотели застегиваться, где надо, под дрожащими пальцами. На вокзал Морозов побежал прямо через сугробы.

Через час после этого с хозяйского двора прибыли к товарной станции две подводы, и Иван Филиппович, одетый под тулупом во фрак, сказал, что Муравьев будет ужинать с Тимофей Саввичем в вагоне — да тут и заночует в купе.

На подводах привезли серебро, посуду, вина и укутанные одеялами цветы из оранжерейки…

С Иван Филиппычем прибыли еще двое слуг — тоже во фраках. И Митюшке дворецкий выдал белые нитяные перчатки — служить за столом.

— Смотри, не вздумай высморкаться в пясть, — пугал Митю дворецкий, — это тебе не губернатор, при Муравьеве ухо востро держи — барин важный, с его высочеством великим князем Сергием на брудершафте состоят — он его «ты» и тот его «ты». Однако ты не вздумай по дурацкому обычаю тыкнуть его! Говори: «вы-с», «чего-с изволите», «не позволите ль-с долить-с стакан-с».

Слуги начали с того, что открыли бутылку хорошего вина и роспили её, сидя на бархатном диване. А уж потом стали убирать салон вагона и накрывать стол на семь персон…

В углах салона поставили цветущие левкои. На обеденном столе сиял тяжелый и высокий канделябр из литого серебра о двенадцати свечах. Фарфор блистал червонным золотом и синевой кобальта… Огонь играл в фацетках граненых хрусталей.

В определенный час в вагон явился повар, одетый в белое с головы до сапог, и поднял возню в маленьком буфетике вагона. Шипела спиртовка в несколько глазков. И привезли в длинной кастрюле паровую стерлядь — мерою шестнадцать вершков…

За стол сели, кроме хозяина, губернатор, бывший уже раньше, губернский прокурор, войсковой старшина Мельников, командир казачьего полка, директор фабрики Дианов, жандармский полковник и вновь прибывший Муравьев… Кудряш, служа за столом, все время следил за Муравьевым. У того было лицо тупое, деревянное — а на нем живые темные глаза. Они, казалось, блистали острым огоньком, но когда Кудряш встретился с Муравьевым взглядом — взор Муравьева был туманный. Выпяченный тонкими губами вперед вместе с носом, маленький рот у Муравьева был обрамлен реденькими усами и бородкой.

Было в манере говорить и в движениях Муравьева что-то такое, что заставляло даже тучного жандарма втягивать живот, а Тимофей Саввич, в начале ужина звавший Муравьева «Николай Валерьянович», к концу перешел на «ваше превосходительство». Муравьев пил, ел, говорил и двигался мало, и только один раз, когда Кудряш сказал ему: «не позволите ль-с долить стакан-с» — улыбнулся. Напрасно губернский прокурор пытался развлечь пирующих рассказом о том, как вскрыли наконец, нашедши слесаря, двери комнат, где были заперты пехотные офицеры в хозяйском доме, — и про полковника, который охает и стонет до сих пор, маясь поясницей. Никто не улыбнулся. А Муравьев сухо сказал:

— Об этом случае следует вам, господин прокурор, довести до сведения командующего войсками московского военного округа, а также и военного министра…

Наконец, чтобы рассеять наважденье, хозяин пошутил:

— Да что это, господа, вы на моих похоронах что ли? Жив я, иль в загробном мире?

Муравьев скривился, словно съел яблоко-рязань и скрипуче спросил:

— А вы верите в загробную жизнь? — подумал и прибавил — в чудеса?

— Да как же не верить в чудеса! Со мной вот и нынче чудо произошло.

И Морозов рассказал, как у него на столе непонятным способом, в запертом вагоне, очутилось объявление ткачей…

Муравьев, слушая Морозова, грыз белыми и острыми зубами сухарик, держа его в худых желтых пальцах, самыми их кончиками, ногти у него были длинные, отполированные; кивнул головой, прочел поданный ему Морозовым листочек и спросил:

— Вагон был заперт? И никого не было в вагоне?..

— Я спал-с в вагоне-с. А на улице стоял-с жандарм-с, — сообщил Кудряш.

Муравьев посмотрел на потолок — и все посмотрели на потолок, как будто там была разгадка.

Муравьев взглянул на Кудряша, и все взглянули на него. Муравьев, обратись к хозяину, промолвил:

— Пригожий мальчик…

И опять принялся с хрустом грызть сухарик.

— «Крыса»! — в испуге подумал Кудряш…

После этого у Кудряша стали дрожать руки.

«Догадался, дьявол», думал он, «ну, теперь мне не миновать Бутырок».