Мальчик А

В проводил в своей камере почти все время, даже когда можно было выходить. Только изредка выползал в общую комнату посмотреть телик. Пару раз он пытался завязать разговор, но никто не желал с ним общаться. Впрочем, тут вообще не общались друг с другом. Все ходили угрюмые, замкнутые и злые. Каждый — сам по себе. Здесь, в отделении F, не действовал даже извечный тюремный закон, что выживает сильнейший или тот, кто сумеет подстроиться под обстоятельства. Тут собрали людей, которые вообще не умели подстраиваться подо что бы то ни было. Не умели и, собственно, не стремились. Потому что им было па все положить, в том числе — и на себя. В невольно кривился и вздрагивал всякий раз, когда кто-то из них случайно задевал его локтем или хотя бы рукавом. Он целыми днями ходил взад-вперед по камере, приседал, отжимался, подтягивался на толстой водопроводной трубе, что вилась по стене. В общем, старался держать себя в форме.

Он понял, что ему нужен новый оберег: что-то такое, что держало бы людей на расстоянии — чтобы к нему даже не подходили. Он пытался просить это «что-то» у Бога, которого так хорошо знал священник. Но то ли Бог вечно где-то гулял, то ли радио в соседней камере всегда работало слишком громко. В так долго прожил в напряжении и постоянной депрессии, что это уже стало нормой. Он себя чувствовал, как человек где-нибудь в бункере, куда зашвырнули гранату. Он знал, что ему все равно не успеть отшвырнуть эту хреновину на безопасное расстояние, так что незачем было и трепыхаться. Он просто стоял и смотрел: ждал неизбежного взрыва.

Как-то по ящику показывали передачу про ветеранов войны во Вьетнаме. Там говорилось о том, как у людей замыкает мозги от постоянного страха. А потом кто-то переключил телик на «Улицу коронации».

В попросил переключить обратно.

— Неужели тебе непонятно? — спросил он того парня. — Это же про нас передача.

Этот парень входил в группировку, члены которой мнили себя чуть ли не королями отделения F. В основном это были насильники, и в главном крыле их бы попросту загнобили свои же зеки. А тут, в отделении для категории 43, они были большими авторитетами — то есть это они так считали. Парень послал В куда подальше.

В вмазал ему по башке складным стулом и успел отоварить еще двоих, прежде чем подоспевшие надзиратели не отобрали у него изрядно покореженный предмет мебели и не оттащили его обратно в камеру. Ему запретили смотреть телевизор и вообще появляться в комнате отдыха в течение месяца. Но В не особенно-то и расстроился. Главное, он нашел свой оберег. Да, похоже, что да. Даже походка сделалась прежней. Он уже не сутулился, не шаркал ногами, а снова вышагивал с гордым, заносчивым видом из серии «умри все живое». Так он и ходил, нарезая круги по камере. Четыре шага туда и четыре обратно. Маловато, конечно. Но В хватало. Теперь — хватало.

В колонии он научился читать, и в отсутствии компании начал заказывать книги из библиотеки. Не то чтобы он как-то страдал от нехватки общения, просто читать оказалось и вправду прикольно. Ему нравилась биология. В книгах, которые ему приносили, были выдраны почти все страницы с картинками: предыдущие «читатели», видимо, собирали наглядные материалы для мастурбационных нужд. Но он открыл для себя много другого, не менее интересного. Например: вы знали, что человеческий глаз воспринимает все в перевернутом виде, то есть, на самом деле, мы видим мир вверх ногами, и только какой-то хитрый механизм, наподобие системы зеркал в мозгу, помогает нам видеть реальность такой, какой мы ее себе представляем? В это знал. И он принял ту медленную овацию, ознаменовавшую его появление в этом месте: принял и обратил себе на пользу. Ходил по камере, изо дня в день. Тренировал свое тело. Иногда пел — просто, чтобы не забыть звук собственного голоса.

— Если ты счастлив, и ты это знаешь, хлопай в ладоши, — завывал он, искренне полагая, что это новое подтверждение психической неуравновешенности лишь укрепит его положение замкнутого одиночки, которому никто не нужен.

Однажды, еще в младшей школе, училка по пению наказала его за то, что он не стал хлопать в положенном месте в этой самой песне. Теперь он понял, как это было несправедливо. Ведь он тогда не был счастлив. Кроме тех нескольких недель в компании с А, которые тоже, в конечном итоге, обернулись прокисшей отравой.

Поскольку В запретили выходить из камеры в течение месяца, еду ему приносил другой заключенный, из другого отделения. Откормленный боров, разжиревший на хавчике, который он без зазрения совести крал с подносов с едой, предназначенной для других. В не разу не возмутился, ни разу не высказал, что он по этому поводу думает. Он просто сидел и бесстрастно смотрел на полоску жира рядом с одинокой сосиской у себя на тарелке — явное указание на то, что сосисок должно было быть две. Или на следы трех жадных пальцев в чахлой порции печеной фасоли. Но однажды, за пару секунд до того, как В подали обед, за дверью камеры послышался характерный звук смачного плевка, и вот тогда В очень спокойно попросил поменять подносы.