Мальчик А

Впрочем, здесь так же жарко. Даже еще хуже: из-за влажности. И в Кувейте у него хотя бы был кондиционер. Он ложится на подушку, смотрит на медленное гипнотическое кружение вентилятора под потолком. Наволочка липнет к вспотевшей шее. Ему сонно, глаза закрываются. Он засыпает.

Проснувшись, он чувствует темноту. Еще не открыв глаза. Сейчас ночь. Хорошо. Для того он сюда и приехал. Он встает, принимает душ в отделанной белым кафелем ванной, намыливает брюхо, «наросшее» после сорока. Впрочем, оно не такое и страшное, пузо. Бывает и хуже. Он надевает легкие летние брюки и рубашку с коротким рукавом; простенько, но со вкусом. Элегантно и стильно, но не чересчур. Выглядеть слишком богатым, оно ни к чему. То есть не то чтобы он слишком богат, и даже просто богат, без «слишком», но зарплату в Кувейте платят в долларах США, а у доллара очень неслабый обменный курс в отношении к таиландским батам.

— Tuk-tuk, Patpong, — говорит он портье за стойкой, исчерпав тем самым почти весь свой словарный запас тайского языка, и изображает жестами, как будто крутит воображаемый руль.

Мужчина кивает, говорит что-то мальчику, который обычно сидит в уголке, и может быть, а может и не быть его сыном. Его, в смысле — портье. Мальчик встает, выходит наружу и бежит в конец улицы: позвать одного из таксистов на трехколесном мотоцикле.

Он вспоминает то время, когда его сыну было столько же лет, сколько этому мальчику. Как раз незадолго до того, как все стало не так. Стало плохо. То есть, еще хуже. Совсем плохо. Хуже некуда. Предполагается, что взрослая жизнь — это вроде как награда для тех, у кого было поганое детство. Но для его сына это было, опять же, не так. Наверняка. Да и как же иначе? После стольких-то лет в тюрьме. Если долго валяешься на помойке, нельзя не испачкать одежды.

Тук-тук подъезжает к входу в отель и пытается развернуться на узкой улочке. С обеих сторон вдоль тротуара тянется рифленый железный заборчик. Это не самая лучшая улица в городе. Он даже не знает, почему он опять поселился в этом отеле. Просто он был здесь однажды, и здесь, в общем, неплохо: дешево, относительно чисто и вполне даже прилично. Во всяком случае, собираясь в Бангкок, он точно знал, что получит за свои деньги. Какая-то определенность — она всегда радует.

На улицах полно машин, хотя уже вечер, одиннадцатый час. Тук-тук, раскрашенный желтым под нью-йоркские такси, лавирует между машинами, проезжая в зазоры, в которые, кажется, не пройдет даже велосипед. Ему возмущенно бибикают, и он тоже бибикает непрестанно — не столько для предупреждения о своих маневрах, сколько из принципа: вы мне гудите, и я тоже буду гудеть. Это чистой воды лихачество. Ехать недалеко, и пассажир никуда не торопится. У него впереди вся ночь.

Ночью в Потпонге народу не меньше, чем днем. На тротуарах стоят лотки, уличные торговцы наперебой предлагают туристам «подлинные» изделия народных промыслов и товары якобы от лучших мировых производителей — причем, туристы, конечно же, знают, что это подделки, и торгуются за каждый пенс, пфенниг и франк. Он пробирается сквозь шумную толпу, стараясь держаться поближе к зданиям, где манящие вывески баров соблазнительно мерцают неоном всех цветов радуги. И не только вывески: молоденькие зазывалы ярко выраженной тайской внешности стоят у дверей, хватают прохожих за руки, пытаются затащить внутрь.

Красивые девочки, только красивые девочки. Свеженькие студентки. Чистые девочки. Особенное представление. Особые апартаменты. По специальной цене. Тайский массаж, непременно попробуйте. Эй, англичанин. Вы англичанин?

Он не может понять: Откуда они знают? В этом «континентальном» наряде, с таким сильным загаром… как они определяют, что он англичанин?

— Потом, все потом, — бормочет он на ходу. Он знает, куда ему нужно. Там, чуть дальше по улице. Свернешь направо — и выпивка сразу дешевле. Он пришел сюда не для того, чтобы таращиться на девчонок. Вернее, не только для этого.