Мальчик из Гоби

— Почтенный, — сказал он, — я принес неприятную новость: кто-то здесь, в монастыре, богохульствует, выкрикивает недостойное, скверное имя.

Положив крупную щепотку чужого табака в нос, Цоржи-лама блаженно зажмурился, громко чихнул и лениво спросил:

— Какое же это имя?

— Ленин, Ленин!

— Ленин?! — изумился Цоржи. — Что за напасть? Кто смеет упоминать это имя?

— Кто именно, я не знаю. Но подозреваю, что кто-то из учеников с нашей улицы. И повелось это с тех пор, как к вам приехал новый послушник.

— Буян?

— Он самый. Сын этого простолюдина Сэнгэ. Ваш Буян — настоящий бесенок. Лезет всем на глаза, словно полевая мышь. Как бы он, чего доброго, беды не наделал. От него всего можно ждать, не так ли?

«Конечно, можно, — мысленно согласился с собеседником Цоржи-бакши. — Стоит только вспомнить историю с этим портретом. Сеет здесь неверие, смущает учеников, чертенок».

Но вслух он ничего не сказал. Его молчание вывело лекаря из себя.

— Советую вам приструнить своего ученика, — злобно сказал он. — Не то он, пожалуй, ваш святой барабан прорвет.

С этими словами Дашдамба опрометью выбежал из юрты.

«Не беспокойся, не прорвет, — презрительно посмотрел ему вслед Цоржи-бакши. — Я на него управу найду. А не то в жертвенный огонь бросим бесенка».

Не успел Цоржи-бакши успокоиться, как снова хлопнула дверь, и в юрту, волоча за собой хвост размотавшейся орхимжи, ворвался гэсгу́й-лама Лувсан. Он был необычайно взволнован.

— Цоржи-лама, почтенный, в храме беда, — запричитал он.

— Что такое?

— Только начали службу, как со всех сторон понеслось: «Ленин, Ленин…» Да так громко, что пришлось прекратить службу.

— Кто кричал-то?

— Не знаю, кто-то из учеников…

— Поймали?

— Увы, нет. И никак не можем дознаться, кто же кричал.

Цоржи, бормоча угрозы и проклятия, вскочил на ноги. В это время к воротам подошли Буян и Дондок.

— Сегодня ночью, как только ламы заснут… — тихо сказал Буян. — Напомни ребятам: встретимся у кумирни, на перевале…

— Ладно. Они нас будут ждать.

— Ну всё. А перед уходом неплохо бы этим ламам еще кое-что показать, — улыбнулся Буян, вспоминая недавний переполох в храме.

Дондок тихонько рассмеялся. Они расстались. Буян толкнул калитку и прошел во двор, неся за спиной кувшин с водой.

На скрип калитки из юрты выскочили Цоржи и Лувсан.

Солнце выглянуло из-за туч, и в его лучах искаженное злобой желтое, морщинистое лицо Цоржи-бакши, колючие, сверлящие щелки его глаз показались мальчику особенно страшными. Физиономия ламы не предвещала ничего хорошего, но отступать было поздно. Подавив мрачные предчувствия, Буян подошел к юрте и, прислонившись к ней спиной, стал осторожно спускать с плеч кувшин, стараясь не расплескать воду. Но не успел он поставить его на землю и выпрямиться, как Цоржи кинулся на него, словно стервятник на жаворонка, и влепил такую пощечину, что у мальчика искры из глаз посыпались.

— Я тебе покажу, безбожник, грязная тварь, как заводить смуту в монастыре, как осквернять веру! — Он повернулся к Лувсану и рявкнул: — Связать его и к забору!

Лувсан, казалось, только и ждал этого. Как коршун набросился он на Буяна, заломил ему руки за спину, скрутил ноги и, подтащив к ограде, крепко-накрепко привязал к одному из столбов частокола, окружавшего двор.

— Ну, паршивец, говори, это ты посмел выкрикивать безбожное имя? — взревел он.

— Какое имя?

— Не притворяйся — знаешь какое! Из твоей поганой глотки неслось: «Ленин! Ленин!» Скажешь, не так?

— Скажу, что сейчас я слышу это имя от вас! — дерзко ответил Буян.

Лувсан побагровел:

— Ах так! — И он изо всех сил ударил непокорного ученика широким носком гутула прямо в живот.

От боли Буян чуть было не потерял сознание.

Оскалив свои желтые, прокуренные зубы, Лувсан заорал на весь двор:

— Ламы! Этот выродок заслужил сурового наказания. Надо выбить из него скверну! — И он принялся хлестать Буяна кожаной плеткой по лицу, по шее, по бокам, приговаривая: — На́ тебе, на́ тебе, черт, на́ тебе, дьявол, изыди, бесовское племя!

Скоро тело Буяна покрылось кровоподтеками и ссадинами. Мальчик не выдержал и разрыдался.

Плач Буяна привлек внимание лам в соседних хашанах.

«Ага, значит, Цоржи-бакши нашел зачинщика сегодняшней смуты», — решили они и тоже принялись колотить своих учеников и послушников, ибо все они были у них на подозрении и, уж конечно, все они сочувствовали Буяну. На монастырской улице поднялся невероятный шум. Ругань, крики и вопли нарушили кажущееся спокойствие святой обители. И вдруг среди всего этого невообразимого гвалта отчетливо и ясно зазвучали возгласы: «Ленин! Ленин!»

Ламы растерялись, опешили. У Цоржи защемило в груди, Дашдамба заметался в испуге, один из лам уронил плетку. Кто кричал? Откуда донеслись эти крики? Разобрать было трудно, но в сердцах монахов они прозвучали предвестником грозных событий, великой смуты…

Буян уткнулся разбитым лицом в столб. Горели, немилосердно жгли, чесались глубокие царапины на щеке. Хотелось почесать их, но руки у него были связаны, и он мог лишь слегка тереться о прохладное дерево.