Мальчик из Холмогор

— Уроки есть, — ответил тоненький, длинноносый мальчик и лукаво подмигнул товарищам, — но когда мы вашу карету увидели, мы тотчас ненадолго отпросились у наших учителей.

— Добрые же у вас учителя, — сказал Михайло Васильевич строгим голосом, — что без дела отпускают вас!

— Пришлось отпустить! — живо ответил тот же мальчик. — Им нас не удержать. Мы бы всё равно убежали.

Михайло Васильевич засмеялся и попросил:

— Пропустите нас, дети. Мне надо к Семёну Кириллычу, а вы возвращайтесь к своим урокам. В обед я приду к вам в залу, и мы побеседуем.

Сени тотчас опустели, а Михайло Васильевич, поднимаясь по лестнице, сказал Мише:

— Семён Кириллович Котельников — инспектор академической гимназии. Ты должен его любить и уважать.

Когда они вошли в кабинет, Котельников, человек ещё молодой и скромно одетый, весь просиял, вскочил и, подвинув своё кресло, помог Михаилу Васильевичу сесть.

Ломоносов грузно опустился на сиденье, кресло заскрипело.

— Мебель-то у вас хрупкая, — сказал Михайло Васильевич и опасливо поёрзал. — Выдержит? — и сел плотнее. — Вот, Семён Кириллыч, племянник мой, Михайло Головин.

Миша поклонился, как его обучили. Семён Кириллович внимательно посмотрел на него.

— Мальчик он понятливый и добронравный. Читает и пишет для своих лет изрядно. Прикажи, друг, чтобы его латыни обучали и арифметике, а он к ней способен. Ещё танцевать, а то, сам видишь, неуклюж он ещё маленько. И пишет он по-старинному. Чтоб чисто и хорошо обучили писать. По праздникам буду его домой брать... В какую комнату думаешь его поместить?

— Место в любой комнате найдётся, — ответил Семён Кириллович. — Вы ведь знаете, Михайло Васильевич, что учеников у нас всё ещё неполное число.

— Ну что ж, если место есть, устрой его с Рихманом.

— Хорошо ли будет? — усомнился Семён Кириллович. — В той комнате все первейшие шалуны и старше Головина, хоть и немного.

— Было бы сердце доброе и ум острый. А шалят от молодости. Учатся хорошо ли?

В это мгновенье дверь медленно начала открываться, и в неё, кряхтя и охая, с трудом стал протискиваться огромный ком овчин. Наконец он влез в комнату, упал на пол, рассыпался и оказался четырьмя тулупами. А за ним невысокий человек, топая короткими ногами и всплескивая толстыми руками, пытался заговорить и только охал и отдувался.

Встревоженный Семён Кириллович поднялся и спросил:

— Что с вами, Фаддей Петрович? Не хотите ли воды?

— Дайте мне лист бумаги, я напишу прошение! — вдруг закричал Фаддей Петрович тонким, высоким голосом. — Я так не могу! Я так не хочу! Увольняйте меня! — И, легко подскочив к тулупам, схватил их один за другим и поднёс Семёну Кирилловичу: — Вы помните, когда гимназистам выдали эти тулупы? Две недели не прошло, как я сам надел их на этих разбойников! Две недели! А на что они похожи? Ведь это казённое добро!

Тулупы действительно были совсем новенькие, но располосованы так, что овчина торчала клочьями.

— И они ещё извиняются — подрались, мол! Разве драка — это извинение?

— Когда я был помоложе, — сказал Михайло Васильевич, — мне самому случалось с тремя сразу драться и всех троих побороть.

— Но вы свою одежду рвали, а не казённую! Увольняйте меня, Семён Кириллович! Не могу я больше от этих озорников терпеть!

— Ну что ж, Фаддей Петрович, — сказал Семён Кириллович и чуть усмехнулся, — если вы настаиваете, мы этих драчунов исключим.

Фаддей Петрович сразу замолчал и в ужасе посмотрел на Семёна Кирилловича.

— Что вы! — уже тише заговорил он. — Как это можно? Они же ещё ничему не научены! Что они будут делать? Не в разбойники же им идти! Я погорячился, Семён Кириллович... А тулупы отдадим починить, и вся недолга.

— Нет! — сказал Семён Кириллович. — Всякий проступок должен быть наказан. Придётся посадить их в карцер.

— Семён Кириллович, не надо! — взмолился Фаддей Петрович. — Это для здоровья вредно. Лучше запретите им на две недели носить мундир и велите надеть серые куртки. Стыдно, а не больно и казённые мундиры будут целей.

— Хорошо, — сказал Семён Кириллович. — Так и сделаем. А вот наш новый гимназист, Михайло Головин. Пожалуйста, подберите ему мундирчик и отведите в столовую. Жить он будет в той комнате, где Рихман.

Фаддей Петрович сказал: «Слушаю!» — подобрал с полу тулупы и, прижимая их одной рукой к животу, протянул другую Мише. Но Миша, метнувшись к Михайлу Васильевичу, схватился за его рукав.

— Иди, дружок! — сказал Михайло Васильевич. — Мы с тобой ещё сегодня увидимся.

И Миша пошёл с Фаддеем Петровичем.

Глава вторая

У Миши ёкнуло сердце, когда Фаддей Петрович ввёл его, одетого уже в новый мундирчик, в залу, где гимназисты собрались в ожидании обеда. От шума звенело в ушах. Гимназисты играли в чехарду и, даже не заметив прихода Фаддея Петровича, прыгали через головы друг друга. Фаддей Петрович поймал за рукав пробегавшего мимо него мальчика и сказал:

— Позови Рихмана.

— Рихман! Рихман! — закричал мальчик убегая.