Мальчик из Уржума

Как отцы их боролися встарь...

пели школьники, оттесняемые полицией.

В тот день, когда ученики промышленного училища, отпев заживо инспектора Широкова, высыпали с песнями на улицу, Сергей тоже не сидел дома.

В Державинском сквере, где два дня назад у него было свидание с Виктором, он встретился с ним опять.

- Ну, как дела? - спросил Виктор. - Сегодня вечером будет?..

Сергей нахмурился.

- Сегодня нет, - сказал он.

- А что случилось?

- Да ничего особенного. В училище не попасть. Начальство собирается исключить меня, Асеева и Яковлева. За четырнадцатое число...

- Так, - нахмурился Виктор. - Штука неприятная. А сколько вам осталось до окончания?

- Шесть месяцев.

- Всего-то? Подлая история... У вас, кажется, родителей нет?

- Нет. Я с восьми лет в приюте.

- Ну, что-нибудь придумаем, - сказал Виктор, участливо положив руку на колено Сергею.

- Конечно, придумаем, - кивнул головой Сергей. - А может, еще и обойдется. - Наши там бунтуют... Но как бы дело ни повернулось, станок достать надо, а то его через два дня заказчикам вернут. Адрес остается тот же?

- Тот же, - сказал Виктор.

- Ну, значит, до восемнадцатого.

17 ноября утром около крыльца Казанского училища остановились санки.

Из них вылез, кряхтя, полицеймейстер и толстый седобородый преосвященный в высокой бобровой шапке.

Всех учащихся созвали в актовый зал.

Первым держал речь преосвященный. Он долго говорил о том, что грешно и неразумно итти против начальства и что бог карает мятежников, а начальство вольно с ними поступать "строго и справедливо". Ученики молчали.

Затем коротко и резко сказал несколько слов полицеймейстер. Речь его можно было передать несколькими словами: "учатся на казенный счет, а бунтуют".

- Грошовой стипендией попрекает! - сказал кто-то в задних рядах.

И наконец заговорил сам инспектор. Заложив по-наполеоновски руку за борт сюртука, Алексей Саввич Широков вышел вперед и сказал хриплым, отрывистым голосом:

- Довожу до сведения учащихся, что Костриков, Асеев и Яковлев исключены... - Здесь Широков гулко вздохнул.

Все замерли.

- ...не будут, - закончил Широков.

В зале поднялся шум. Кто-то негромко крикнул "ура".

Училищное начальство вынуждено было оставить "бунтовщиков", так как боялось, как бы школьный бунт не перехлестнул через стены училища. В любую минуту промышленников могли поддержать казанские студенты и рабочие.

С 18 ноября в промышленном училище всё пошло своим чередом. Звенели звонки, начинались и кончались уроки, начинались и кончались перемены. Все были на своих местах - и учителя, и ученики, и сторожа.

Длинная, тяжелая вешалка в шинельной тоже стояла на своем месте. Три крайних ее крючка были заняты тремя шинелями - Кострикова, Асеева и Яковлева.

Когда три приятеля появились утром в училище, их встретили как героев. В шинельной их качали, на дворе им кричали "ура".

Во время уроков учителя разговаривали с ними осторожно и тихо, как будто все три товарища только что перенесли тяжелую болезнь.

Одним словом, порядок в училище был налажен. Всё было тихо и мирно до восьми часов утра следующего дня. А в восемь часов обнаружилось нечто такое, что снова переполошило училищное начальство и даже полицию.

Из механической мастерской исчез ручной печатный станок, только что отремонтированный и приготовленный к сдаче заказчикам. Когда об этом узнал инспектор Широков, он сказал надзирателям испуганно и сердито:

- Что же это такое, господа? Почему не уследили? Ведь это же не подсвечник, это станок, - на нем печатать можно! Скоро дело до того дойдет, что мне в кабинет подбросят бомбу... Немедленно расследовать, кто взял станок!

Надзиратели забегали, захлопотали, но найти виновника так и не удалось. Не нашли и станка.

В тот же самый день к вечеру станок был уже на новом месте. Новые хозяева сразу же пустили его в работу.

Станок, который был предназначен для того, чтобы печатать холодные и унылые годовые отчеты благотворительного общества и списки жертвователей, печатал теперь на тысячах листовок смелые и горячие слова призыва:

Долой самодержавие!

Долой эксплоататоров!

Да здравствует революция!

Глава XXXIX

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ КАЗАНИ

В конце июня 1904 года в маленьком домике на Полстоваловской улице шли спешные приготовления.

Ждали Сергея. Он должен был со дня на день приехать в Уржум. Особенно ждала Сергея бабушка Маланья. Ей было уже девяносто два года. Она почти ослепла, частенько недомогала и иногда по целым дням не слезала с печки.

- Поглядеть бы одним глазком на внука и помирать можно. На механика выучился. Шутка ли! - говорила бабушка соседям.

К приезду Сергея в доме побелили стены и печки. Сестры Анюта и Лиза вымыли пол, вымыли и протерли бумагой, до блеска, оконные стекла. В горнице на столе красовалась белая скатерть, которую стлали только на рождество и на пасху. Посредине стола в глиняном кувшине поставили огромный букет васильков, любимых цветов Сергея. От выбеленных стен, нарядной скатерти и цветов на столе маленькая бедная горница приняла праздничный вид и даже, казалось, стала больше и светлее. Всё было готово к встрече Сергея.