Мальчик, которого растили как собаку

Проголодавшись, ребенок плачет, уровень его стрессовых гормонов повышается. Но если родители регулярно и в нужное время приходят его покормить, уровень этих гормонов понижается и с течением времени, благодаря ежедневной рутине, становится типовым и привычным. Тем не менее иногда случается, что ребенок почему-то не в настроении, ему нехорошо и он плачет; он не голоден, у него чистые пеленки, как будто ничего не болит, но он безутешен. В таких случаях многие родители прижимают ребенка к себе, качают его, почти инстинктивно используя определенные ритмические движения, нежные поглаживания и прикосновения, чтобы успокоить малыша. Интересно, что «скорость», с которой качают детей, соответствует количеству сердечных сокращений в минуту у нормального взрослого человека в состоянии отдыха. Быстрее — и для ребенка этот ритм будет слишком возбуждающим, медленнее — и ребенок будет продолжать плакать. Чтобы успокоить наших детей, мы физически настраиваем их на биение сердца — этого мастера-хронометра жизни.

На самом деле некоторые теории развития языка предполагают, что люди научились танцевать и петь раньше, чем разговаривать, что музыка была в действительности первым человеческим языком. Это правда, что младенцы научаются понимать музыкальные аспекты речи — тон голоса и его значение, прежде чем они понимают содержание. Люди во всем мире говорят с младенцами — и, что интересно, с домашними любимцами — высоким голосом, что усиливает ласковость и эмоциональность речи. Во всех культурах даже те матери, которые не имеют слуха, все равно поют своим младенцам, понимая, что музыка и песни играют важную роль в развитии младенца.

Коннор, однако, был лишен музыки и ритма в то время, когда больше всего нуждался в этом. Когда он плакал целый день в младенчестве, никто не приходил покачать его, успокоить и «перевести» его системы реакции на стресс и гормоны на нормальный уровень. Хотя он получал родительскую заботу ночью и с вечера пятницы до воскресенья, за эти первые восемнадцать месяцев его жизни одинокие восьмичасовые отрезки времени оставили свой длительный след в его психике.

Стремясь дать Коннору опыт, который он в свое время потерял, мы решили, что он должен посещать музыкальный класс, где его научат сознательно держать ритм, а это поможет регулировать ритм его сердца. В самом классе не было ничего необычного: там все выглядело совершенно так же, как в каком-нибудь детсадовском помещении или музыкальном классе для дошколят, где дети учатся ритмично хлопать в ладоши, петь все вместе, повторять простые мелодии и отстукивать ритм кубиками или на барабанчиках. Здесь, конечно, дети были постарше; к несчастью, у нас много пациентов, переживших раннюю заброшенность, и мы часто работаем с ними с помощью этого метода.

Сначала Коннор не мог держать даже самый простой ритм. Его бессознательное покачивание было циклическим, но он не мог специально выделить устойчивый ритм или повторить его. Я думаю, причина была в отсутствии соответствующей сенсорной стимуляции в раннем возрасте — из-за чего не возникло прочной связи между стволом мозга и его высшими отделами. Мы надеялись, что, улучшив его сознательный контроль, мы сможем укрепить эти связи.

На первых порах занятия в классе расстраивали Коннора, и Джейн потеряла всякую надежду на улучшение. К этому времени мы лечили Коннора уже около девяти месяцев. Частота его нервических выплесков снизилась, но однажды в школе у него случилась жестокая вспышка гнева. Руководство школы позвонило Джейн на работу и потребовало, чтобы она немедленно забрала сына. Я привык, что она несколько раз в неделю в безумном расстройстве звонит мне, но этот инцидент перевел ее отчаяние на новый уровень. Она подумала, что этот всплеск означает провал лечения Коннора, и я использовал всю силу убеждения, на которую был способен, чтобы она продолжала верить в наш, по общему мнению, необычный терапевтический подход. Она повидала десятки очень хороших терапевтов, психиатров и психологов, и то, что делали мы, даже отдаленно не было похоже на любое предыдущее лечение. Она, подобно многим родителям непокорных и трудных детей, просто хотела найти «правильные» лекарства и научить Коннора вести себя соответственно его возрасту.

В конце той же недели, когда я снова увидел номер Джейн на своем пейджере, я съежился. Мне не хотелось ей перезванивать и слушать про регресс Коннора и отговаривать ее от попытки попробовать альтернативную методику какого-то нового «эксперта», о котором ей кто-то что-то рассказал. Я заставил себя перезвонить ей и сделал глубокий вдох, чтобы сначала успокоить самого себя. Я подумал, что мои наихудшие страхи оправдываются, когда сразу же, по ее голосу, стало ясно, что она плачет.

— Что-нибудь случилось? — быстро спросил я.

— О, доктор Перри, — сказала она. Она замолчала, и, казалось, ей было трудно говорить. Мое сердце упало. Но потом она продолжила: — Я хочу поблагодарить вас. Сегодня Коннор подошел ко мне, обнял и сказал, что любит меня.

Это впервые он подошел к матери так естественно.