Мальчик, которому не больно

— Ну вот если ты без конца будешь думать о своей болезни, тебе будет хуже. Не думай!

— Стараюсь.

— Если будешь думать о своей непохожести на других ребят, станешь их сторониться.

— Но ты же знаешь! — удивился я. — Мне сторониться некого.

Бабушка сникла. Сказала:

— А это — просто беда.

Бабушка, конечно, не про Маму говорила, и даже не про меня. А вообще. Но я думал о Маме — не от мира сего.

Разве она кого-нибудь сторонится? Без конца думает о чём-то своем?

Но уж что правда, то правда: она непохожа на других. Она необычна. Даже необыкновенна.

Она стройная, статная, изящная. Когда приезжает с работы, туфли не снимает, цокает каблуками по кафельному полу кухни. Мне приятно, я знаю — Мама пришла. А бабушка говорит ей:

— Не надоело цокать? Одень тапочки. Пусть ноги отдохнут!

— Ах, — говорит Мама, — я привыкла. А привычка — страшная вещь.

Она привыкла ходить в парадных платьях и костюмах по дому, потому что весь день проводит в них. Люди от мира сего скорей бы переоделись, чтобы удобнее себя чувствовать. А Мама вот ходит как на работе — значит, она не от мира сего. Или вот вместо того чтобы идти ко мне в тапочках, приходит, цокая, на каблучках.

Мама у меня известный человек, говорит папа, — председатель совета директоров. Они там всё время советуются, эти директора. А Мама им что-то такое говорит. В общем, они советуются-советуются и что-то там решают.

Бабушка однажды сказала про всех про них:

— Не пашут, не сеют, не жнут, а урожай имут.

Имут — это такое старинное словцо. Имеют, значит.

Мама легко рассмеялась, а Папа кивнул головой:

— Это тоже надо уметь.

— Что же ты-то не умеешь? — удивилась бабушка.

— Не всем дано, — ответил он.

— Не спорьте, — примирила их Мама. — Одним дано одно, другим — другое.

— А третьим — третье, — пошутил я. Они как раз все в моей комнате собрались. Почему-то вдруг притихли. Я Маму спросил:

— Но что же ты все-таки делаешь?

— Понимаешь, — ответила она бойко, — вот когда хлеб пекут, в печку ставят тесто. В тесто добавляют дрожжи. И тесто с добавкой из дрожжей в тепле поднимается! Увеличивается в размере! Хлеб всегда больше по размеру, чем тесто, которое ставят в печь. Эта разница называется припёк.

Она всех по очереди оглядела: понятно ли говорит? И все ей кивнули, даже я. Чего тут непонятного?

— Послушайте, похоже звучит: припёк, приход, прибыль. Ну вот! Хлебопёк печёт хлеб, а мы печём деньги. Кладём их в большую печку. И получаем прибыль. На наши деньги люди строят дома, покупают товары, что-то, в общем, делают. А потом их возвращают. Немножко больше, чем взяли. С процентами! И это наш припёк. Что тут неясного?

— Да ясно-то ясно, — вздохнула Бабушка. — Только непонятно!

— На этом остановимся? — спросил Папа голосом, не предполагающим продолжения.

Папа

А Папа мой — от мира сего. Это уже не Бабушка сказала, а я сам знаю. Он бегает по магазинам и покупает продукты. Конечно, он не бегает, — у нас ведь есть машина, — а ездит. Но как что — так Папа. В аптеку за лекарствами для меня — Папа. На рынок за овощами и фруктами — тоже Папа. Уж про врачей говорить не приходится, ведь он их не только привозит, но отыскивает.

Бабушка говорит:

— Скоро твоему Папе можно будет присвоить степень кандидата медицинских наук. По детской неврологии.

Это такая наука, которая изучает мой Паралич-Параличевич.

Папа все книги об этом прочитал. Со всеми врачами познакомился, которые считаются специалистами.

И это Папа сказал мне:

— Когда тебе не больно — это нехорошо. Если же будет больно — значит, ты поправляешься.

Он сказал это при Бабушке, и она хотела что-то возразить. Но Папа ей не позволил.

— Мама, — твёрдо произнес он, — я прочитал много книг. Лучший признак — возвращение чувствительности.

Папа гуляет со мной. Это значит — носит меня на руках. Он носит меня с моих самых малых лет. И я привык к этому.

Мы гуляли по лесу, в котором стоит дом, и Папа показывал мне разные травы, летом мы даже засушили целый гербарий между страницами толстой медицинской книги по неврологии.

Папа показывал птиц, которые летают возле дома, и я хорошо знаю, жёлтеньких синиц, красногрудых снегирей, серых поползней, нарядных щеглов — их название произошло от слова «щёголь», значит, модник.

Папа прочитал мне много сказок и вместе с Бабушкой выучил грамоте. Теперь я люблю читать. Папа — единственный человек, который привозит мне новые цветные книги — ведь бабушка не выходит из дому из-за меня, а Мама работает допоздна.

Папа тоже работает, конечно. Когда-то он был конструктором на большом заводе и придумывал самолёты. Ну не все самолёты, а их детали, что-то там связанное с хвостом. Ведь на хвосте существуют части, называемые элеронами, которые поворачивают самолёт в разные стороны, а еще вверх и вниз. Как и крылья.

Ну и вот Папа придумывал, придумывал, работал, работал, а завод возьми да и закройся. Ну — почти закройся.

Папу не уволили, он был хороший конструктор. Но работы стало мало. Потом совсем мало. Наконец, она совсем исчезла.