Мальчик, который переплыл океан в кресле

Ола, Бабуля Ибица!

Мы решили, что хотим приехать к тебе жить на Ибицу. Мы помним, что ты сказала, когда уехала, что теперь для тебя настало время подумать о себе. Но мы думаем, что ты этим занимаешься уже года два и пришла пора подумать и о нас. Мы поможем тебе в этом, когда прилетим следующим рейсом. Я готов массировать тебе ноги (за плату). Боюсь, что бесплатно делать это уже не смогу: есть закон об эксплуатации детского труда. Прошли времена, когда дети чистили печные трубы. Хотя я знаю, что ты застала те дни и поэтому считаешь, что это все пустяки.

Папа с нами не приедет. Я понимаю, что это для тебя большая неожиданность, но ты же сама говорила, что людям старше двадцати пяти лучше не жить с родителями. Поэтому папа и не приедет на Ибицу. Пожалуйста, не огорчайся. У тебя будем мы, и мы, в отличие от папы, не пахнем макрелью. Кстати, с нами в чемодане приедет улитка. Брайан – так зовут улитку – много места не займет. Единственное, что нужно, – это свежезастеленная кровать после долгого пути (скорее всего, твоя). У меня он уже ночевал, поэтому пусть его теперь берет кто-нибудь другой. Брайан не любит бывать на солнце. И в песке. И в море, если подумать, тоже. На самом деле, мы думаем, Испания ему не очень понравится, поэтому мы и спрашивать его не стали.

Адьос,

Бекет Рэмзи, практикующий доктор

Билли Рэмзи, заклинатель улиток

Мы входим в гостиную, и я понимаю, что письмо Бабуле Ибице можно выбрасывать. Папа поднимает на нас взгляд и самым будничным голосом говорит «Привет». Вот так, запросто. У него в ногах лежит мешок с мусором, такой большой, словно это мешок для подарков Санта-Клауса. Папа убрал мусор, оставшийся после вечеринки.

Одним гигантским прыжком Билли подскакивает к папе и вжимается ему в живот, как в огромную зефирку.

– Привет, папочка! А меня прошлой ночью тошнило, как кота подзаборного, – с гордостью заявляет Билли, отскакивая обратно от живота. Я бормочу: «Как пса», но Билли игнорирует меня и, обняв папу, продолжает: – Прямо везде. Я думал, это лимонад, но потом я увидел морковку. Я не ел морковку на празднике, папа, правда.

– Это киш. Мне пришлось вытирать его при помощи коврика из ванной. – Я сжимаю челюсть и швыряю школьный рюкзак в угол. Скрестив руки на груди, я встаю прямо перед папой: – Почему ты не подходил к телефону? Пап, что происходит? Ты должен нам рассказать.

У папы слегка подрагивают руки, и кадык в горле бегает туда-сюда, как шарик по спиральной горке.

– Прости, что не сказал тебе ничего. Когда я вернулся, вы уже ушли в школу. Вот и все, что я могу сказать.

– Но ты мог позвонить нам с телефона Перл.

Папа приглаживает Билли волосы и говорит тихо:

– Боюсь, что не мог. Она к тому времени уже ушла, а мой телефон забрали. Сказали, что будут искать важные сообщения, но там ничего такого не оказалось.

Я спрашиваю, кто это ему сказал. Папа сглатывает и за десять секунд успевает воспользоваться дневным запасом морганий. Да, он моргает 28 800 раз.

– Полиция, – шепчет он.

– Полиция? – эхом отзываюсь я. – Почему они взяли твой телефон?

Так, теперь я совсем ничего не понимаю. Когда папа признается в том, что его арестовали и посадили за решетку, легче не становится.

– Посадили за решетку? – повторяю я.

Похоже, я превращаюсь в попугая-повторюшу (и становлюсь таким же тупым, как все попугаи).

Папа берет меня за руку, и я чувствую, как вспотели его пальцы.

– Не делай скоропалительных выводов, – тихо говорит он.

Я качаю головой, но внутри у меня уже разжегся маленький костер, и я пытаюсь спалить на нем свои выводы, и как можно быстрее.

– Там случилась полная неразбериха, – продолжает папа. – Я ничего не делал.