«Мальчик, который рисовал кошек» и другие истории о вещах странных и примечательных

Мой двухэтажный домик на берегу Охасигавы, хотя и изящный, как клетка для канарейки, оказался слишком мал для комфортного проживания при приближении жаркого времени года: комнатки его в высоту едва ли больше пароходных кают и такие узкие, что повесить в них обычный москитный полог было бы просто невозможно. Мне жаль было лишиться красивого вида на озеро, но я счел необходимым переехать в северную часть города, на очень тихую улочку позади ветшающего замка. Мой новый дом – это каттю-ясики[109], старинная усадьба какого-то самурая высокого ранга. Он отгорожен от улицы или, скорее, от проезжей дороги, идущей вдоль замкового рва, длинной высокой стеной, крытой черепицей. По низкой широкой лестнице с каменными ступенями вы поднимаетесь к воротам, почти столь же большим, как на входе в храмовый двор, а справа от ворот из стены выступает смотровое окно, забранное плотной решеткой, наподобие большой деревянной клетки. Оттуда в феодальные времена вооруженные слуги пристально следили за всеми проходящими мимо – невидимые стражи, поскольку прутья решетки расположены столь плотно, что лицо за ними с дороги разглядеть невозможно. За воротами ведущая к дому дорожка также ограждена стенами по обеим сторонам, и, таким образом, посетитель, если он не из числа привилегированных, может видеть перед собой только вход в дом, всегда загороженный белой сёдзи. Как и все дома самураев, само жилище всего лишь в один этаж, но внутри его – четырнадцать комнат, и все они просторные, с высокими потолками и красиво обставленные. Но, увы, нет ни озера, ни очаровательного вида. Часть О-Сироямы, с замком на вершине горы, наполовину скрытым сосновым парком, видна за гребнем стены, которая выходит на улицу, но только лишь часть ее; а всего в ста ядрах за домом начинается поросшая густым лесом возвышенность, загораживающая не только горизонт, но также и изрядную часть неба. Однако за это заточение имеется справедливое вознаграждение в виде восхитительного сада или, скорее, группы садовых участков, с трех сторон окружающих жилой дом. К ним обращены широкие веранды, с угла одной из которых я могу наслаждаться видом двух садов сразу. Изгороди из бамбука и плетеного тростника с широкими незагороженными проходами посредине отмечают границы трех участков этого сада тихих радостей. Но эти плетни не предназначены служить настоящими изгородями; их назначение – украшать, и они лишь обозначают, где заканчивается один стиль ландшафтного садоводства и начинается другой.

II

А сейчас несколько слов о том, что представляют собой японские сады в общем смысле.

После того как вы узнаете – только лишь наблюдая, ибо для практического освоения этого искусства требуются годы учения и опыта, помимо естественного врожденного восприятия красоты, – кое-что о японской манере составления цветочных композиций, европейские идеи декорирования цветами могут показаться вам не более чем вульгаризмами. Это наблюдение вовсе не результат какого-то бездумного восторга, а твердое убеждение, выношенное после долгого проживания в глубинке. Ко мне пришло понимание невыразимой прелести одинокой ветки в цвету, поставленной так, как умеет ее поставить японский мастер, – не просто воткнув ветку в вазу, а быть может, затратив целый час трудов на подрезку, установку и тончайшие манипуляции, – и поэтому я не могу ныне считать то, что мы, люди Запада, называем букетом, чем-либо иным, кроме как вульгарным убиением цветов, надругательством над чувством цвета, проявлением жестокосердия и дурного вкуса. Примерно в том же духе и по схожим причинам, после того как я узнал, что такое старояпонский сад, я вспоминаю наши самые роскошные сады страны лишь как безграмотные демонстрации того, чего способно добиться богатство в создании несуразностей, представляющих собой насилие над природой.