Тем не менее в Хорае существуют удивительные вещи. И самая замечательная из них не упомянута ни одним китайским автором. Я имею в виду атмосферу Хорая. Она необыкновенная, поскольку солнечный свет сияет там совершенно по-особенному – молочно-белый, он никогда не слепит; удивительно чистый, но очень мягкий. Сам воздух там не человеческий и поразительно древний – я даже пугаюсь, когда пытаюсь вообразить, насколько безумно он стар. Этот воздух отнюдь не смесь азота и кислорода. Его образуют не газы – он соткан из призраков, из субстанций квинтиллионов и квинтиллионов поколений душ, смешанных в одну безграничную полупрозрачность, насыщенную духовными сущностями людей, которые думали совсем не так, как думаем мы. Кто бы из смертных ни вдохнул этот воздух, его кровь начинает вибрировать в унисон с этими бесчисленными духами; они меняют чувства внутри – изменяя представления о пространстве и времени – таким образом, что теперь человек может видеть так, как видели те люди, и чувствовать так же, и думать точно таким же образом. Изменения эти мягкие – как сон, и объяснить их можно так: поскольку в Хорае неведомо знание великого зла, людские сердца здесь не стареют. И потому всегда молодые сердцем обитатели Хорая улыбаются от рождения до смерти. Только тогда, когда боги посылают им горе, они прячут свои лица – до тех пор, пока горе не уйдет. Жители Хорая любят и доверяют друг другу – как члены одной семьи. Женская речь там подобна пению птиц, потому что сердца легки, как птичьи души. Движения рукавов резвящихся девушек напоминают взмахи широких, мягких крыльев. Кроме печали, ничто не сокрыто в Хорае, потому что там не знают стеснения. Там нет запертых дверей, ибо там нет воровства. Так же как и днем, ночью ворота остаются открытыми, потому что нет причин чего-нибудь опасаться. Хотя те, кто обитает там, смертны, они все равно волшебные миниатюрные создания, и, кроме дворца Короля-Дракона, все предметы в этой стране маленькие, необыкновенные и загадочные. И этот волшебный народец действительно ест из очень-очень маленьких плошек и пьет вино из очень-очень маленьких чашечек…
Большей частью видение это возникло благодаря вдыханию той самой призрачной атмосферы – но не только. Чары мертвых – лишь восхищение идеалом, обаяние древней надежды. И что-то из этой надежды нашло воплощение во многих сердцах – в простой красоте безыскусной жизни, в сладости женщины…
Злые ветры с запада дуют над Хораем. И волшебная атмосфера, увы, улетучивается под их напором. Теперь она только на лоскутах и тесьме – как та яркая вереница облаков, что окаймляют пейзажи японских живописцев. В лоскутьях этого волшебного тумана еще можно разглядеть Хорай, но уже не везде… Не забывайте, что Хорай также называют Синкиро, что означает «мираж» – видение неосязаемого. И видение блекнет, постепенно исчезая, чтобы уже никогда не проявиться вновь, оставшись в картинах, стихах и сновидениях…
Карма и другие истории
Мальчик, который рисовал кошек
Много-много лет тому назад в маленькой деревушке в горах жил бедный крестьянин с женой. Они были очень хорошими людьми, но им с великим трудом удавалось прокормить своих детей. Впрочем, старший от природы был наделен физической силой и уже в четырнадцать лет стал отличным помощником отцу, а дочери, едва научившись ходить, вовсю помогали матери.
Лишь младший сын, похоже, не был способен к тяжелой работе. Но он был очень умен – куда умнее своих старших братьев и сестер, однако так мал и слаб, что люди сокрушались и говорили, что он никогда не вырастет. Поэтому родители решили: будет лучше, если он станет священником, а не крестьянином. И вот однажды они отвели своего младшего в деревенский храм и попросили старого священника взять мальчугана к себе и выучить всему, что надлежит знать монаху.
Старик поговорил с мальчиком. Задал ему несколько сложных вопросов. Тот ответил, и священник, убедившись, что ребенок смышленый, согласился взять его в храм служкой и обучать.
Мальчуган быстро выучился всему, чему учил его старый монах. К тому же он был очень послушным. Во всем, кроме одного. Во время уроков ему нравилось рисовать кошек, и он их рисовал даже тогда, когда ему не следовало этого делать.
Впрочем, рисовал он их и когда оставался в одиночестве. Он рисовал кошек на полях книг священника, на экранах и ширмах в храме, на стенах и на балках свода. Несколько раз старик говорил ему, что тот поступает неправильно. Но мальчик не перестал изображать кошек. У него был талант, но талант художника. По этой причине он не очень подходил на роль послушника – хорошему послушнику следует изучать книги, а не разрисовывать их.
Однажды, после того как на бумажной ширме появилось несколько новых замечательных рисунков, священник сказал сурово: