Мальчик, который рисовал тени

– Знаете, в чем клянутся выпускники, становясь врачами? – прошелестела она. – «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами… Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому…»[12] – Собрав все оставшиеся силы, Бетания приподнялась на локтях. – Как вы считаете, эти врачи сдержали свою клятву? Они вообще врачи? Они люди?

Гуго облизал губы. Ответить было нечего. Ему хотелось взять ее на руки и унести из лагеря в заснеженные польские просторы, подальше от всего этого ужаса. Положить на мягкое пушистое покрывало, показать, как прекрасен мир, и гладить, гладить по голове до самой смерти, под медленным невесомым снегом.

Но ничего этого он не мог.

Не время поддаваться состраданию и терзаться от боли. Время думать. Если Бетания говорит правду, Браун шантажировал ее, чтобы принудить к интимной близости. Значит, она не ему признавалась в запретной любви, расплата за которую – смерть. Тогда кому?

В лазарете было чисто. Запах хлорки побеждал зловоние мочи от уток и больных тел. Все как положено, насколько это возможно. Если бы Бетанию отвезли в Биркенау, она умерла бы от голода или заживо отправилась в крематорий. Тристан Фогт продлил ей жизнь, сомнений нет. Не его ли она любит?

– У вас были отношения с кем-либо из СС, кроме Брауна? – прямо спросил он.

Бетания зажмурилась, точно побитая собака. Сейчас она ненавидела его так же, как и врачей. Разговор требовал от нее неимоверных усилий, но Гуго не отставал, задавая очередной вопрос.

– Нет. Я не из таких.

– Может быть, вы испытывали привязанность к кому-то другому в лагере?

– В Аушвице нет места сантиментам.

– Где вы были в вечер убийства?

– Думаете, это я его убила? – прохрипела женщина.

– Я просто задал вопрос, который задаю всем.

– Я была в постели, мне нездоровилось.

Она машинально положила руку на живот, и до Гуго наконец дошло, что с ней не так. Если Бетания забеременела, вряд ли Браун был этому рад. Он должен был отправить ее на аборт.

– Вы знаете гинеколога Клауберга?

– Еще бы, – выдохнула Бетания.

Она была на грани потери сознания; веки то и дело закрывались, точно под невыносимой тяжестью.

– Он вас когда-нибудь… мм… лечил?

Бетания дернулась, рот раскрылся. Похоже, температура росла, губы и щеки сделались белыми. За считаные дни от красоты, восхитившей Гуго при первой встрече, не осталось и следа.

– По-моему, с нее хватит, – прогудела медсестра, срываясь с места, будто валун с утеса.

Ухватив стойку с капельницей, она с дребезгом подкатила ее к койке и указала рукой на дверь. Гутман поднялся, поправил на носу очки и побрел к выходу. Шинель и халат висели на нем как на вешалке. Гуго поплелся следом. Бросил последний взгляд на Бетанию, представляя ее в Нормандии, на вершине прибрежной скалы. Вот она смотрит на зеленые волны, внизу тянется белый песчаный пляж, соленый бриз треплет ее волосы, она свободна и полна жизни.

Едва они вышли наружу, Гуго вытащил сигарету и защелкал зажигалкой, прикрыв огонек ладонью. Предложив сигарету Гутману, он спросил:

– Что вы об этом думаете?

– Ничего.

– У Бетании был веский мотив желать Брауну смерти.

– Все так.

– Это могло быть ее воздаянием за нарушение клятвы Гиппократа. Между прочим, когда Брауна обнаружили, на нем был врачебный халат, хотя рабочее время закончилось…

– Бетания уже тогда еле держалась на ногах, – запротестовал Гутман.

– Вы правы. В одиночку ей такое было не под силу, однако я с самого начала не исключал наличие сообщника.

К лазарету подкатил фургон с красным крестом. Глушитель выплюнул струю черного дыма. Из лазарета выволокли группу полумертвых заключенных, грубо затолкали внутрь.

– Куда их? – спросил Гуго, сплевывая горькую от табака слюну.

– В Биркенау. К чему их здесь держать? С ними все кончено.

Гутман разочарованно смотрел на Гуго. Наверное, тогда, во время аутопсии, он решил, что нашел союзника или хотя бы немца, способного не сквозь пальцы посмотреть на ужасы, происходившие в лагере. Гуго ненавидел себя. Он не мог спасти даже маленького Йоиля и тем более не мог остановить эту жуткую машину уничтожения.

– Спасибо за помощь.

– Это мой долг, – ответил Гутман.

Гуго выбросил окурок. Тот ярко сверкнул, словно метеорит, и потух в сугробе.

Гуго шел по утоптанному снегу, а с неба валил все новый и новый. Скоро заключенным придется опять впрягаться в каток. Удивительно, насколько мирным выглядело это место, хотя для того, чтобы разрушить иллюзию, хватило бы одного взгляда на колючую проволоку.

27

– Грязный змееныш, где ты это украл?