Мальчик. Рассказы о детстве

– Я вам скажу, что случилось! – орал он во всю глотку. – Кто-то испортил воздух!

– О нет, сэр!

– Это не я, сэр!

– И не я, сэр!

– Это не мы, сэр!

Он величественно поднимался во весь рост и громовым голосом приказывал:

– Окна – открыть! Дверью – махать!

Это было сигналом к авралу. Все вскакивали на ноги, и начиналась бурная деятельность. Действо было многократно отрепетировано, и каждый прекрасно знал свою роль. Четверо мальчиков подскакивали к двери и начинали махать ею туда-сюда, как веером, с бешеной скоростью. Остальные бросались к гигантским, во всю стену, окнам, распахивали нижние, длинным шестом с крючком на конце открывали верхние и с деланным страданием на лицах высовывались наружу, ловя свежий воздух. Сам же Коркерс безмятежно направлялся к выходу, бурча себе под нос:

– Это всё капуста, будь она неладна! Кормят вас одной капустой, белокочанной да брюссельской, вот вы и взрываетесь, как петарды!

И больше мы в такие дни Коркерса не видели.

Школьные обеды!

Чижики

Два долгих года в Рептоне я пробыл «чижиком». Это значит, что я был на побегушках у того старшего ученика, в чьём кабинете для занятий стояла моя маленькая парта. Если этот старший ученик оказывался вдобавок «стариком», тем хуже было для меня, потому что старики были народ опасный. Во втором моём семестре мне особенно не повезло: меня подселили в кабинет старосты факультета, заносчивого и противного семнадцатилетнего парня по фамилии Карлтон.

Кажется я не рассказывал тебе про наш распорядок дня: первый звонок звенит в 7:15 и в каждой спальне чиж дежурный по воде встаёт и набирает теплую воду и закрывает окна. Потом если хочет он может лечь обратно. В полвосьмого – второй звонок, и к 7:45 все должны спуститься на молитву. Потом мы…

Этот Карлтон всегда глядел на тебя свысока. Даже если ты был одного с ним роста, а в моём случае дело обстояло именно так, он откидывал голову назад и всё равно ухитрялся смотреть свысока. В его кабинете было трое чижиков, и все мы перед ним трепетали, особенно воскресными утрами, потому что это было время уборки кабинета. Все чижики во всех кабинетах обязаны были снять пиджаки-фраки, засучить рукава, притащить вёдра и тряпки для мытья полов и приступить к уборке. Причём, говоря «уборка», я имею в виду доведение до стерильного состояния. Мы скоблили полы, мыли окна, полировали каминные решётки, стирали пыль с подоконников, отмывали картинные рамы, раскладывали по местам все хоккейные клюшки, крикетные мячи и зонтики.

Прилагаю удачную фотографию нашего кабинета. В дальнем углу виден даже грамафон.

В то воскресное утро мы пыхтя драили кабинет Карлтона. Уже перед самым ланчем Карлтон вплыл в комнату и сказал:

– Давно возитесь.

– Да, Карлтон, – пролепетали мы втроём, дрожа.

Мы попятились, тяжко дыша после своих трудов, обречённые, как всегда, покорно ждать, пока этот ужасный Карлтон совершит ритуальную инспекцию. Перво-наперво он шёл к выдвижному ящику своего письменного стола и доставал оттуда белоснежную перчатку, которую торжественно надевал на правую руку. Потом медленно и тщательно, как хирург перед операцией, обходил кабинет, проводя обтянутым белой перчаткой пальцем по всем подоконникам, по верхним граням картинных рам, по столешницам и даже по прутьям каминной решётки. Каждые несколько секунд он подносил этот белоснежный палец к лицу, высматривая следы пыли, а мы, трое чижиков, стояли замерев, не смея дышать, в ожидании момента, когда этот верзила остановится и рявкнет:

– Эй! А это ещё что?

И с победным видом выставит палец с едва заметной серой пылинкой, и выпучит на нас свои блёкло-голубые, слегка навыкате, глаза:

– То есть вы ничего не сделали! Не потрудились как следует убрать в моём кабинете!

Для троих чижиков, которые всё утро вкалывали как рабы, эти слова звучали чудовищной несправедливостью.

– Мы всё убрали, Карлтон! – отвечали мы. – Всё-всё!

– В таком случае почему у меня на пальце пыль? – вопрошал Карлтон, откидывая голову и глядя на нас свысока. – Это пыль или что, по-вашему?

Мы подступали ближе и безмолвно вглядывались в крошечную пылинку на белоперчаточном пальце. У меня язык чесался заметить ему, что совершенно невозможно вылизать обжитую комнату так, чтобы не осталось ни единой пылинки, – но это было бы равносильно самоубийству.

– Кто-то из вас желает оспорить тот факт, что это пыль? – продолжал Карлтон, не опуская палец. – Может быть, я неправ, тогда скажите мне об этом!

– Это совсем немножко пыли, Карлтон.

– Я не спрашивал вас, много тут пыли или не много, – ответствовал Карлтон. – Я всего лишь спросил, пыль это или не пыль. Может быть, это, к примеру, железные опилки? Или пудра?

– Нет, Карлтон.

– Или алмазная крошка?

– Нет, Карлтон.