– Тогда что это?
– Это… это пыль, Карлтон.
– Благодарю, – говорил на это Карлтон. – Наконец-то вы признали, что делали уборку спустя рукава. Следовательно, сегодня после вечерних молитв я желаю видеть вас всех троих в раздевалке.
Правила и ритуалы чижиков в Рептоне были такими сложными, что о них впору писать целую книгу. Староста факультета, например, мог заставить любого чижика выполнять свои приказы. Он мог встать где угодно – в коридоре, в раздевалке, во дворе – и завопить истошно: «Чи-и-иж!» – и все чижики, какие только были поблизости, должны были побросать свои дела и мчать сломя голову в направлении звука. Заслышав «Чи-и-иж!», все неслись в панике, как стадо бизонов, потому что тяжёлая или грязная работа, из-за которой старик и звал чижиков, неизменно доставалась тому, кто прибегал последним.
В мой первый семестр я однажды перед обедом счищал в раздевалке грязь с футбольных бутс моего старика, и тут из противоположного конца пансиона донёсся пресловутый вопль: «Чи-и-иж!» Я бросил всё и помчался. Однако я прибежал последним, и тот старик, который издал вопль, здоровяк-спортсмен по фамилии Уилберфорс, сказал:
– Даль, подойди сюда.
Остальные чижики испарились со скоростью света, а я поплёлся получать распоряжения.
– Пойди и согрей мне стульчак, – заявил Уилберфорс. – Хочу, чтоб он был тёплым.
Я понятия не имел, что это значит, но мне уже хватало ума не задавать старикам вопросов. Я побежал к своему знакомому чижику, и тот растолковал мне смысл диковатого приказа. Смысл этот заключался в том, что старик возжелал воспользоваться туалетом и потребовал, чтобы ему заранее согрели сиденье унитаза. Все шесть туалетных кабинок – дверей не было ни в одной – находились во дворе, и в холодный зимний день, если засидеться там, можно было покрыться корочкой льда. А тот день был жутко морозным. Утопая в снегу, я пересёк двор и вошёл в кабинку номер один, которая, как я знал, предназначалась исключительно для стариков. Я смахнул иней с сиденья своим носовым платком, потом спустил штаны и сел на унитаз. Я просидел там добрых пятнадцать минут в ледяном холоде. Наконец появился Уилберфорс.
– Иней смахнул? – спросил он.
– Да, Уилберфорс.
– Стульчак тёплый?
– Насколько я смог согреть, Уилберфорс.
– Сейчас проверим, – сказал он. – Можешь встать.
Я поднялся и подтянул штаны. Уилберфорс спустил свои штаны и сел.
– Неплохо, – сказал он. – Совсем, совсем неплохо. – Он говорил как дегустатор, пригубивший кларет многолетней выдержки. – Я внесу тебя в мой список.
Я стоял, застёгивая пуговицы на ширинке, и недоумённо смотрел на него.
– У некоторых чижей холодные задницы, – объяснил он, – у некоторых тёплые. Я доверяю греть мне стульчак только теплозадым чижам. Я тебя не забуду.
И он меня не забыл. С того самого дня на всю зиму я стал для Уилберфорса любимым согревателем стульчака и старался всегда носить с собой в кармане фрака какую-нибудь книжку, чтобы скоротать долгие периоды стульчакогрева. За эту свою первую зиму в Рептоне, восседая на унитазе в стариковском туалете, я, кажется, одолел собрание сочинений Диккенса.
Спорт и фотография
Я всегда удивлялся тому, что со спортивными играми у меня почему-то всё получалось. А с двумя из них у меня всё получалось просто превосходно – это были пятёрки и сквош.
С пятёрками, о которых сегодня многие из вас, скорее всего, даже и не слышали, в Рептоне всё было очень серьёзно. У нас имелось не меньше десятка специальных крытых стеклом площадок для этой игры, и они всегда содержались в идеальном порядке. Мы играли в «итонские пятёрки», двое на двое. В принципе игра сводится к тому, что все надевают перчатки и перебрасывают друг другу маленький кожаный мячик, белый и очень твёрдый. У американцев есть что-то похожее, называется гандбол, но итонские пятёрки сложнее гандбола, потому что пятёрочная площадка не ровная, а со всякими выступами и ступеньками, и это изрядно затрудняет дело.