Мальчик с Антильских островов

Я предпочел бы оставаться под дождем, играть в ручейках, лепить домики из мокрой земли, как я делал на улице со своими друзьями. Но мама Тина так расстраивалась из-за меня в дождливые дни, что на меня тоже нападало уныние.

Сама она никогда не пряталась от дождя и работала в дождь даже еще быстрее. Но к вечеру ее старая соломенная шляпа обвисала, а промокшее платье прилипало к телу; с грязными и распухшими руками и ногами, похожими на куски хлеба, размокшие в воде, мама Тина, лучшая из бабушек, являла собой ужасное зрелище и была не похожа ни на маму, ни на старуху, ни на негритянку, ни на человеческое существо. Каждый вечер мама Тина заводила разговор о школе и о костюме, который мазель Леони не торопится кончать. На меня это не производило никакого впечатления. Я даже не задавал ей никаких вопросов.

Мосье Медуз объяснил мне, что школа — это место, куда посылают умных детей. Во всяком случае, чтобы попасть в школу, надо было быть прилично одетым, кроме того, там говорят по-французски[13]. Это мне понравилось.

Во время дождей я не выходил из дому по вечерам. Мы приходили домой насквозь промокшие, дрожащие, а улица казалась нам болотом — так вся почва пропиталась водой. Мне все равно хотелось пойти к мосье Медузу, но мама Тина напоминала мне, что «воспитанные дети не выходят из дома во время дождей».

Как только погода улучшилась, я зачастил к мосье Медузу. Мы проводили вечера всегда одинаково: я выполнял поручения, разводил огонь, потом мы долго молчали, после чего начинались загадки и сказки — увы! — прерываемые на самом интересном месте зовом мамы Тины.

СМЕРТЬ МЕДУЗА

В тот вечер уже стемнело, а мосье Медуза все еще не было дома. Я уже два раза забегал к нему. Это было обидно, потому что мама Тина могла не отпустить меня в третий раз: «канарейка» так кипела и булькала, что ужин должен был быть готов с минуты на минуту.

Я сбегал еще раз. И снова хижина мосье Медуза оказалась заперта. Заперта снаружи веревкой, которую он заматывал между двумя гвоздями — один на двери, другой на притолоке. Тогда я решил подождать, ибо если бы я вернулся к маме Тине, она бы меня больше не отпустила. Вот я и сел на пороге — не на самом пороге, не там, где обычно сидел мосье Медуз — ведь дети не должны садиться на места взрослых, чтобы им не передались их заботы и болезни, — а рядышком.

Время шло, и случилось то, чего я боялся: мама Тина позвала меня, а мосье Медуз все еще не вернулся. Я не ответил и не тронулся с места. Немного спустя мама Тина позвала меня снова. Она зовет все громче и громче, и под конец голос ее начинает дрожать от ярости. Тогда я сдаюсь и, чтобы успокоить ее, кричу: «Да, мама!» Пусть она думает, что я опрометью бегу домой. В действительности я медлю, вглядываясь во тьму в надежде увидеть силуэт мосье Медуза.

— Значит, когда ты у мосье Медуза, у вас там такие интересные разговоры, что ты забываешь, что у тебя есть бабушка? Ты даже забываешь, что настал час набить чем-нибудь желудок? Значит, сказки мосье Медуза насыщают тебя? Что он тебе рассказывал такого, что ты даже не слышал, как я тебя зову?

— Мосье Медуза нет дома, мама.

— Тогда что ты там делал? Ты был у него?

— Да, мама. У его двери.

— Значит, ты предпочитаешь сидеть один у дверей мосье Медуза в темноте, вместо того чтобы составить компанию своей бабушке, как воспитанный мальчик!

Она швыряет мне тарелку и даже во время еды продолжает ворчать на плохие привычки, которые я усвоил на плантации, призывая бога в свидетели и спрашивая его, когда же наконец мазель Леони разрешится моим новым костюмом.

Когда ужин закончен, а мама Тина успокоилась, я робко повторяю:

— Мосье Медуз не вернулся домой, мама Тина.

— А мне какое дело! Ведь не мосье Медуз тебя кормит, а?

Она моет посуду. Тогда, не зная, как объяснить ей свое беспокойство, я начинаю плакать.

— Что с тобой? — спрашивает мама Тина.

— Мосье Медуз не вернулся…

— Отстанешь ты от меня или нет?

Но я не могу удержаться от всхлипываний. Вдруг мама Тина выскакивает на улицу. Я сдерживаю рыдания, опасаясь, что она побежала за веткой, чтобы меня выпороть.

Она долго не возвращается. Я один в хижине, где керосиновая коптилка скудно освещает часть комнаты. А снаружи, в темноте, мама Тина подыскивает для меня хворостину! Я поспешно вытираю слезы, желая показать ей, что я совсем успокоился.

Однако мама Тина была не около хижины, как я полагал. До меня долетает ее голос:

— Он не вернулся.

Кому это она рассказывает, что я плачу из-за того, что мосье Медуз не вернулся домой?

Потом я слышу голос отца Жеснера:

— Я думал, он уже спит. Вы уверены, что он не спит у себя в хижине?

— Нет, — отвечает мама Тина, — дверь заперта снаружи. И Жозе долго пробыл там, дожидаясь Медуза.

Мама Тина зовет мазель Валерину, и вот уже множество голосов раздается в ночи, и говорят, и повторяют, что мосье Медуз не вернулся с работы, никто его не видел, уже поздно и все это странно.