Мальчик с Голубиной улицы

На длинных дрогах мы поехали с дедушкой в лес, где нас встретил похожий на лешего лесник. Он показал нам деревья, срубленные для нашего дома. Они лежали, как поверженные великаны, и вокруг лес шумел и сердился на нас за это, и леший был заодно со своим лесом. Когда мы увозили деревья на дрогах, за нами долго летели и кричали на нас птицы. Но красные битюги с огромными дугами, с гривами до пят благополучно вывезли нас из леса.

Во дворе гасили известь. Тетка Цецилия, подоткнув многочисленные юбки, ногами месила глину с соломой и кизяками, и у нее было такое страдальческое лицо, что маленький учитель, повторявший с мальчиками курс священной истории, открыл окошко и показал на нее, очевидно иллюстрируя главу о фараоновом плене.

Среди покрытых красной кирпичной и белой известковой пылью людей шумно носились птицы, выхватывая у них из-под рук соломинку, или пушинку, или кусочек глины, и улетали под крышу, к своим гнездам. И люди, а глядя на них и птицы — все были заняты своим великим делом.

Во двор въезжали телеги с камнем, за которыми шли каменщики с тяжелыми молотами. И когда каменщики сняли рубахи и подняли над головой молоты, то показалось, что и сами они вытесаны из камня. Они с такой силой ударили молотами, что из камней брызнули искры.

В яркое солнечное утро, когда на каменный фундамент стали укладывать бревна, мне почудилось, что их укладывают вместе с солнечными лучами. Наверное, так оно и было, потому что, когда после я вошел в новый дом, он был полон света. Свет лился с потолка и со стен. Где-то на печке заиграл сверчок: «Тра-та-та… Тра-та-та…» И по тому, как тщательно он настраивал свою скрипочку, как широко и вольно начинал, по запеву видно было, что устроился он на долгие времена.

Со двора закричали:

— Стекольщик, стекольщик!

В стеклах, когда их еще несли по улице, отражались дома, деревья и облака. И так, с отражениями, их и вставили в рамы, и все это я увидел в окне.

Вместе с солнцем в доме появился маляр с разноцветными кистями. Он оглядел белые стены, потом взглянул на меня и сказал:

— Ну, мальчик, не зевай!

Маляр наложил на стену картон, ударил по нему кистью, и, когда снял картон, на белой стене, среди ветвей, сидели и распевали синие птицы. Тогда он взял другую кисть, опустил в ведерко с зеленой краской, снова ударил по картону, и, когда снял его, на стене еще громче синих распевали зеленые птицы. Так он двигался вдоль стен и веселыми взмахами птицелова выпускал разноцветных птиц, и скоро вся комната звенела и пела от пола до потолка.

— Открой окно, — сказал маляр.

Но я боялся открыть окно, как бы не улетели птицы.

— Чудачок, — сказал маляр, — я их крепко приклеил.

Он перешел в столовую, посмотрел на дубовый стол, на буфет, который гремел посудой, наложил на стену новый картон и ударил по нему кистью. А когда снял картон, на стене шумел лес, между деревьями сидели медведи и смотрели на буфет, непонятно каким образом узнав, что там кувшин с медом.

Не успели еще пристроить водосточную трубу, как тотчас же по ней взобрался на крышу кот, пробежал на юг и на север, увидел, что все в порядке, вскочил на трубу и сказал: «Мяу!»

В это время во дворе появился пожарник в красной рубахе и стал осматривать дом от погреба до чердака, подозревая, что дом построен не из камней и бревен, а из серных спичек. Дедушка шел за ним по пятам и ухмылялся. Пожарник, оглянувшись и увидев, что дед ухмыляется, молча повернулся и ушел. Но вскоре он появился уже в медной каске и в брезентовой куртке, на которой висел пояс с железными крючьями. И по всему видно было: и он, и его медная каска, и особенно железные крючья на поясе не сомневаются, что дом сложен именно из серных спичек и опасен для всей улицы и даже для всего города, если хотите знать!

Дедушка вздохнул, вытащил из самого глубокого кармана кошелек и взглянул в глаза пожарнику…

Длинными ножницами дед вырезал из жести петуха. Сначала появился петушиный гребень, потом голова, крылья. И вот еще один взмах длинных ножниц, и, освободив закованные ноги, из жести выскочил петух, которому тотчас же захотелось возвестить об этом всему свету криком «ку-ка-ре-ку!».

Дедушка понял его, полез с ним на крышу и там прикрепил к вертушке над крыльцом. И только он отнял руки, петушок вздрогнул, повернулся направо, повернулся налево, обозревая окрестности, которые ему придется отныне будить, и принял петушиную позу. Но в это время стемнело, и он, отличающий день от ночи, сдержал свой крик и пропал в тени; однако, чтобы не проспать, одним глазом все время следил за часами, нарисованными на вывеске деда.

В небе зажглись звезды. Они были как золотые фонари, подвешенные для освещения нового дома.

На рассвете меня разбудил шум. Явился Юхим, с утра уже выпивший, — не с похмелья, а именно свежевыпивший, с веселым, самодовольным, как ярко начищенный самовар сияющим лицом, аккуратно повязанный новым синим кушаком, в блестящих, обильно и густо смазанных дегтем сапогах.