Мальчик с Голубиной улицы

Поручник в одних полосатых подштанниках стоял у зеркала. Он вытягивался в струнку, выгибал грудь, надувал щеки, взбивал усы — и в точности то же повторял зеркальный поручник. Неожиданно он встал в позу певца и, ломая руки, стал петь. Вдруг поубавил форсу, сделал гримасу, хохотнул, погрозил зеркальному поручнику пальцем. Вот он поднялся на носки, по-балетному отставил ножку вправо, потом так же отставил ножку влево. Все аккуратно повторил и зеркальный поручник. Это ему понравилось, он ухмыльнулся. И, стоя на цыпочках, поручник схватился за кончики своих развевающихся усов, словно хотел взлететь.

— Сейчас он раздвоится, — сказал Котя.

И мальчики, дрожа и боясь упустить волшебное мгновенье, во все глаза смотрели в окно на поручника, который в это время стал приседать и разводить руками, как бы плавая в воздухе.

Внизу появился Микитка.

— Иди скорей! Сейчас он превратится в облако! — крикнул Котя.

Микитка одним прыжком оказался на заборе, на дереве, взглянул в окно, понял ситуацию и скомандовал:

— Ра-а-аз — два! Ра-а-аз — два!

И поручник, подчиняясь его команде, приседал и выпрямлялся, приседал и выпрямлялся.

— Ну, а теперь будем делать ручками, — по-учительски сказал Микитка, когда поручник встал и поднял руки. — Начинай! Ра-а-аз — два! Ра-а-аз — два!

И опять же, точно слыша его команду, поручник разводил и сводил длинные руки, отставлял и приставлял ногу.

В это время на крыльце, подозрительно всех оглядывая, появился цирюльник с фельдшерским чемоданчиком. Он был сыном цирюльника, сам цирюльником и отцом цирюльника.

Обычных клиентов он, с шумом отодвигая кресло, презрительно спрашивал: «Шейку побреем? Пудру кладем?» И, не слушая ответов, даже не глядя на изображение в зеркале, делал все равно по-своему, уверенный, что он лучше знает и понимает, что нужно клиенту. И многие граждане, которых намыливал, брил и пудрил этот человек, имели о нем свое особое представление и говорили: «Грубиян».

Но тут цирюльник, сын цирюльника и отец цирюльника появился с таким лицом, что, если бы в тот момент прикоснуться к нему кисточкой, он бы сразу весь превратился в мыльную пену.

Войдя на цыпочках, он приоткрыл дверь как раз столько, чтобы просунуть нос, и сказал:

— Смею вас уверить…

В ответ закричали: «Мушеник!» И хотя «мушеник» уверял, что закусывал индейкой, приправленной миндалем и фисташками, но от него пахло луком и редькой с салом — блюдом, в котором лука было значительно больше, чем редьки.

Вслед за цирюльником проскользнул в комнату кот Терентий, притворившийся, что и он несет кисточку или что-то другое, без чего цирюльник не цирюльник. Под звездным балдахином, на огромной кровати, похожей на корабль сновидений в звездную ночь, сидел пан в полосатых подштанниках.

— Злодий! — кричал пан.

Но цирюльник совсем не обижался, а, наоборот, улыбаясь, слушал эти слова как самую лучшую и приятную музыку и под эту музыку с такой быстротой точил на ремне бритву, что летели искры — то ли из бритвы, то ли из ремня, то ли из пальцев.

В это время на кухне пану готовили завтрак. Жирный канарик с желтыми аксельбантами торжественно принес большую крапчатую курицу, а за ним бежала баба и так кричала, словно эта курица ежедневно приносила ей по золотому яичку.

И к тому времени, как пан распустил свои усы, курица превратилась в кнышики.

Господин Бибиков, не теряя времени, допытывался: не мает ли пан селедки, а если нет селедки, если не нравится пану запах селедки, то, может, у пана есть соль, которая не имеет никакого запаха? Это чистый и важный товар. Но если случайно и соли нет, то уж наверное есть перламутровые пуговицы. А если нет и перламутровых пуговиц и вообще ничего нет, чему господин Бибиков никогда не поверит, то пан, наверное, купит, по крайней мере, пеньку? Есть партия такой пеньки, что крепче железа и долговечнее человеческой жизни. Но если пан не интересуется пенькой, чему он, господин Бибиков, тоже никогда в жизни не поверит, то специально для пана есть партия такого, что и сказать нельзя, такое это хорошее и специальное.

Но оказалось — совершенно удивительно! — что у пана есть и селедка, и соль, и целая партия перламутровых пуговиц и пан как раз интересуется именно пенькой, а не чем-нибудь другим. Что же касается специальной партии, то пан заберет всю партию от начала до конца.

Это была как раз та коммерция, которая снилась господину Бибикову с тех пор, как еще в люльке он в первый раз крикнул «уа!». И теперь, услышав то, что поведал пан, Бибиков от умиления крикнул не что-нибудь другое, а именно то же самое «уа!».

…Я не видел, как пан ест кнышики, запивая их старкой. Это было бы, по мнению Бибикова, слишком роскошное зрелище для такого мальчика, как я.

— Иди, иди, тут не место для тебя, сморкач!

На улице заиграл сигнальный рожок. Из всех домов выбегали, на ходу застегиваясь, сонные солдаты с тараканьими усами. Кто еще зевал, кто натягивал по дороге мундир, кто утирался после жирной еды, вместо спасибо крича хозяину: «Хрыч!»

Хохотали, хлопали себя по ляжкам, подпрыгивали на длинных, как жерди, ногах, скакали через канавы, лезли через плетни.