Мальчик с голубыми глазами

Возможно, вчера именно чувство вины вызвало у меня тот приступ паники. Да, это моя вина, еще усталость и нервы — вот и все. Эмили Уайт давно нет. Она умерла, когда ей было девять лет, и никто ее не помнит, даже папочка, даже Найджел — никто.

Но кто же теперь я? Не Эмили Уайт. Я не стану, не могу стать Эмили Уайт. Как не могу снова стать и самой собой — теперь, когда нет ни папочки, ни Найджела. Возможно, я могу быть просто Альбертиной, этим ником я пользуюсь в Интернете. В Альбертине, право же, есть нечто очень милое. Милое и ностальгическое, она похожа на одну из героинь Пруста. Не знаю, почему я выбрала это имя. Возможно, из-за Голубоглазого, по-прежнему скрывающегося в самом сердце этой истории, которую я столько лет стараюсь забыть…

Но какая-то часть меня, видимо, очень хорошо все помнит. И должно быть, я смутно предчувствовала, что случится. Ведь среди всех трав и цветов в моем саду — желтофиолей, чабреца, розовой гвоздики, гераней, лимонника, лаванды и разных ночных пахучих цветочков — я ни разу не посадила ни одной розы.

7

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Размещено в сообществе:badguysrock@webjournal.com

Время: 03.06, воскресенье, 3 февраля

Статус:публичный

Настроение: поэтическое

Музыка: Roberta Flack, The First Time I Ever Saw Your Face

Бенджамину было семь лет, когда родилась Эмили Уайт. Время серьезных перемен в душе человека; время неуверенности, дурных, невысказанных предчувствий. Сначала он не совсем понимал, что все это значит, но каждый день после той встречи на рынке ощущал постоянные изменения во всем. Люди больше не обращали на него внимания. Женщины перестали сюсюкать и закармливать его сластями. Никто не восхищался тем, как сильно он вырос. Казалось, он шагнул куда-то и выпал из поля зрения.

Мать, занятая даже больше, чем прежде, целыми днями наводившая чистоту в чужих домах и в школе Сент-Освальдс, часто бывала слишком усталой, ей было не до бесед с мальчиками, ее хватало лишь на то, чтобы напомнить им о необходимости чистить зубы и хорошо учиться в школе. Материны хозяйки, которые когда-то суетились и кудахтали вокруг него, словно наседки вокруг единственного цыпленка, казалось, и вовсе исчезли из его жизни, заронив в нем смутные подозрения: может, он что-то натворил или просто так совпало, что он теперь никому не нужен (за исключением доктора Пикока)?

А потом он наконец догадался. Он раздражал их, вот и все. Трудно дружить с человеком, который моет у вас под холодильником и оттирает ваш унитаз, который вручную стирает ваши кружевные трусики и в конце недели получает от вас вряд ли достаточно денег на хотя бы одну пару таких же трусиков. Материны хозяйки прекрасно это понимали. Все они как одна читали «Гардиан»[20] и верили в равенство, до определенной степени, конечно. Видимо, они испытывали неловкость, что наняли уборщицу, но никогда бы не признались в этом, ведь они, в конце концов, помогают бедной женщине с тремя детьми! Вот они и старались как-то скрыть неловкость, суетясь вокруг ее очаровательного сынишки, ахая и охая, точно посетители открытой фермы при виде ягнят (которых в ближайшее время увидят на полках магазинов в виде отлично оформленных натуральных отбивных и котлет). В течение трех лет он был маленьким принцем, испорченным, захваленным и обожаемым, а затем…

Затем появилась Эмили.

Звучит совершенно безобидно, не правда ли? Такое милое, старомодное имя, сплошной миндаль в сахаре и розовая вода. И все же именно она — начало всего; то веретено, на которое наматывалась нить их жизни, флюгер, легко поворачивающийся от «солнца» к «буре» благодаря одному движению жестяного петушиного хвоста. Сначала появился слух, но он все разрастался, набирал силу, пока не стал Джаггернаутом,[21] сокрушавшим все, недостойное феномена Эмили Уайт.

По словам матери, он плакал, когда услыхал об Эмили, он очень жалел и бедную малышку, и миссис Уайт — ведь она так мечтала о ребеночке, а когда ее желание наконец осуществилось, впала в такую депрессию, что отказалась не только выходить из дома, но и нянчить свою дочку, хотя бы купать ее. А все потому, что девочка родилась слепой…

Но это только мать так говорила; она, как всегда, сильно преувеличивала его чувствительность. На самом деле Бенджамин не проронил ни слезинки. Брендан — тот плакал. На него это было куда больше похоже. А Бен даже огорчения никакого не испытал, лишь легкое любопытство: ему было интересно, что же миссис Уайт будет теперь делать? Он слышал, как миссис Вайн в беседе с его матерью обмолвилась, что матери порой сами наносят ущерб своим детям, находясь в состоянии послеродовой депрессии. Он задавал себе разные вопросы. «А ребенок-то в безопасности, а комиссия по опеке его не заберет?», «А если заберет, станет ли миссис Уайт пытаться вернуть его?..»