Мальчик с саблей

Когда мы сходим с трапа челнока в сияющее сиренево-розовое марево, мама сжимает мою руку: смотри, Джонатан, как красиво! Я завороженно оглядываюсь. Холмы белого, будто сахарного, песка оплетены сизыми, и карминовыми, и лиловыми растениями. Море у горизонта разлито вишневым киселем. Солнце, белесое, прозрачное, легкое, игриво шевелит лохматыми лучами. Мне одиннадцать лет. «Привет!» – говорю я солнцу. Словно знаю заранее, что рано или поздно оно станет моим единственным собеседником.

Нас ждет красивый тенистый дом в самом центре Фиама, столицы Фиама. В бриллиантовом свете солнца, под лазоревым небом, белокаменные дворцы кажутся невесомыми, как взбитые сливки. Щебет незнакомых птиц похож на песни электричества в высоковольтных линиях.

Я запомню о Земле поразительно мало, будто нарочно стирая детские воспоминания. Я – сын великого Техно, и Фиам с радостью принимает меня. Город радужных фонтанов и ажурных мостов, хрустальных башен и цветущих садов окутывает меня сказкой. Приземистый коттедж в респектабельном пригороде Йоханнесбурга, еще недавно бывший единственным домом, тускнеет, теряется в дальнем чулане памяти ненужным хламом.

Надо сказать, что мама не продала дом в Африке. Вдруг мы захотим вернуться, объясняет она. Дом – это всегда дом. А мы не стеснены в средствах. Где-то там, в пятистах световых годах, медленно оседает пыль в полумраке за закрытыми ставнями. Мы можем вернуться туда в любой момент, говорит мама, не уточняя, что за пятьдесят лет существования колонии Техно никто не прилетал обратно на Землю.

Мама умрет двенадцать лет спустя, не вынеся вынужденной разлуки. Я узнаю об этом от человека, чье имя и так связано слишком со многими событиями – моей личной жизни и истории планеты Фиам. Позже, гораздо позже я приду к выводу, что расплатился маминой смертью за смерть Линды, – и мне не с кем будет поделиться этой мыслью.

Лодеболь, не проходит и дня, чтобы я не вспомнил твои уроки…

* * *

Устремления человека никогда нельзя описать одним словом. Но обычно хватает трёх.

Изречения моего учителя всегда афористичны.

Восьмидесятилетний Франтишек Лодеболь несет свой цинизм как знамя. А я, восемнадцатилетний, смотрю ему в рот. За кирасой пренебрежительного отношения к окружающему миру я разглядел в профессоре тонкую, ранимую душу и мысленно достраиваю его внутренний мир, исходя из своих собственных, таких ещё наивных представлений о природе человека.

Он настоящий Техно, образцово-глянцевый фиамлянин. Ради общества подобных людей мама и решилась покинуть Землю после смерти отца.

– Так какие же устремления у нашего Сильвы? – все вокруг старательно сдерживают смех, а я незаметно оглядываюсь на зачуханного лаборанта, сгорбившегося над субкварковым визором.

– Я сейчас занят! – невпопад отвечает тот, вызывая-таки у окружающих приступы хохота.

– Зря смеетесь, молодежь! – ответствует профессор.

Его серебристая шевелюра напоминает солнце, интонации гипнотизируют нас – молодняк, набившийся в уютную небольшую аудиторию фиамского Техноцентра.

– Это Сильве стоит смеяться над вами! – убеждает нас он. – У юноши впереди завидное будущее, не в пример многим из вас. Скрупулезность – вот первое слово, определяющее его устремления. Любая из наук откроется перед ним безбрежным Эльдорадо – и ему хватит усидчивости, чтобы не просто хватать подряд все идеи, что лежат на поверхности, а забивать колышки. И оглянуться не успеете, как вашим детям придется учить закон Сильвы, метод Сильвы, теорему Сильвы.

– А дальше? – спрашиваем мы. – Какое – второе слово?

Но Лодеболь уже прерывает наш треп и возвращается к предмету.

– Пространство, время и информация, – показывает он три растопыренных пальца. – Три кита, на которых стоит мир. Пока человек не связал воедино эти три понятия, дорога к звездам оставалась закрыта. Сегодня мы делаем первые робкие шаги по окрестностям нашего рукава Галактики. Завтра нам предстоит распахнуть Вселенную – если только удастся разобраться в паре-тройке достаточно сложных вопросов.

И мы – с ним. Мы – Техно, мы – авангард. Это в наших головах созреют гениальные решения. Это из нашего захолустья улетят на Землю знания, которые позволят сделать следующий шаг. Вы красиво рассказываете, профессор!

А три года спустя Лодеболь задумчиво смотрит в мой блокнот, вычитывая формулы, как композитор – ноты. Я почти слышу, как мелодия тождеств, ритм матриц, песни уравнений звучат в его голове.

Он для меня уже не просто один из профессоров. Я работаю в его лаборатории, перепахиваю горы данных для анализа информационных потоков. Я уже допущен в святая святых – к пульту контроля инфонити.

Лодеболь постоянно избирает меня оппонентом для диалога. Я позволяю себе огрызаться, спорю отчаянно, но в результате всегда бываю повержен. Профессор играет с нами, как кошка с мышатами, – результат известен заранее.

Но сейчас он серьезен.

– Ты кому-то показывал это? – спрашивает Лодеболь. – Лучше не делай этого. Очень сырой материал, и очень спорный. По-хорошему, надо дорабатывать и выходить на эксперимент.