Мальчики

«Николяй Симьёнич!!!» – крикнул поверх голов. И тот узнал его, махнул рукой, жестом вытаскивая Абрахама за собой чуть не по головам напиравшей толпы. И за три минуты в заветной каморке в глубинах вокзального чрева кудрявая машинистка с довоенной завивкой, с пунцовым, недельной давности маникюром, прощёлкала на машинке документ: «Настоящий акт составлен в том, что эвакуированные со ст. Львова гр. Страйхман Абрахам с ним взрослых одна детей два направляются до ст. Краснодар согласно документов паспорт номер… Начальник вокзала Уполн.ж.д. милиции Н. С. Лихой (подпись)».

Это был последний эшелон, уходящий из Львова…

* * *

Благодаря этой невнятной бумажке под названием АКТ («с ним взрослых одна детей два») они добрались-таки до Краснодара… Не так быстро, не так, конечно, быстро, и не одним поездом, и не в купе-плацкарте, а на платформах товарных вагонов, переполненных беженцами; застревая на станциях, ожидая следующего состава; шустро осваивая местность, разыскивая базарчик, выторговывая, покупая, продавая, ночуя на каменных плитах вокзалов, напрочь забыв о такой примете цивилизации, как зубная щётка…

Запасливая Зельда прихватила с собой катушки ниток и набор игл, и это оказалось самым дальновидным поступком. За время вынужденного ожидания на станциях она успевала кое-что зашить и подштопать, и подрубить кому-то брюки, и подкатать или отпустить рукава, с благодарностью принимая плату: крошащийся ломоть хлеба или обломок медовых сот, который тут же съедали дети, долго потом облизывая пальцы. А когда Абрахам на одной из привокзальных толкучек выторговал дырявую солдатскую плащ-палатку, Зельда нашила из неё крепких котомок с верёвочными наплечными ручками, которые тут же расхватали беженцы…

Они пересаживались с поезда на поезд или брели пешком до следующей станции – как повезёт. Много раз попадали под бомбёжки… Едва издали зарождался тошный жирный гул «мессершмитов» или «юнкерсов», люди бросались врассыпную, падая на землю, катясь под откос или пытаясь добежать до ближайшего леска. Убитые оставались лежать вдоль путей, выжившие тащились дальше…

Под одной из бомбёжек Абрахам в свалке потерял свои «полуочки» в тонкой серебряной оправе. При его близорукости это была настоящая катастрофа: ведь там, куда в конце концов они должны добраться, он мог лишь своим ремеслом прокормить семью!

Тогда Зельда, пригнувшись, перебежками вернулась к поляне под насыпью, где в комьях вывороченной взрывами земли, с щетиной травы, вповалку лежали контуженые, раненые и убитые беженцы, и ползая на коленях, стала шарить в траве растопыренными пальцами. Прочесала всё вокруг, все комья и камушки, перевернула трупы, под которыми могла обнаружиться потеря, и нашла-таки мужнины очки под чьим-то откатившимся узлом!

* * *

Uchodzcy (беженцы), они уходили всё дальше на восток. Уходили от бесноватой смерти, изрыгающей огонь, от всенародной беды и от лютой беды своего, всегда отдельного народа, – беды, о масштабах которой узнали гораздо позже.

Всё смешалось: вокзалы, станции и полустанки, вой бомбардировщиков, карточки на еду в эвакопунктах, пункты помощи беженцам и пункты выдачи кипятка с длинными очередями завшивевших, истощённых и потерянных людей с погасшим или, наоборот, лихорадочным взором; платформы товарных поездов, на которых они лежали вповалку; дробные очереди пулемётов, ворьё, нищета, кучи дерьма на тех же платформах, ледяной ветер по ночам, и бегство, бегство, бегство – как главный вектор спасения.

Никто ничего не понимал, все ловили жестяной голос репродуктора на станциях. Все дышали этим вокзальным, резиновой плотности воздухом, в котором спрессовались гарь и копоть поездов, пыль и побелка разбомблённых зданий, крики и стоны стариков, ковылявших по платформе вслед более резвым детям, вопли матерей, зовущих потерявшихся детей, бубнёж репродуктора, вонь переполненных вокзальных уборных. Единый глоток этого воздуха затыкал глотку мерзкой каучуковой пробкой, и всё же они делали второй вдох, и следующий… Им хотелось дышать, им хотелось жить.

Людей пожирали болезни: малярия, тиф, дизентерия, корь и скарлатина…

Все они завшивели. И на одном из полустанков, где – о чудо! – работала парикмахерская, отец велел всем обрить головы. «И мне?» – в ужасе спросила Зельда, хватаясь за свои короткие, но густые и кудрявые волосы, будто обеими руками прикрывала голову от бомбёжки. «И тебе, Żabciu», – ответил Абрахам с любовью. На полу в парикмахерской спали на расстеленных пальто люди, положив головы на свои котомки. Но вокруг настоящего кресла перед настоящим, хотя и треснувшим, зеркалом крутился настоящий парикмахер!

– Беру хлебом, салом, крупой… любыми продуктами, – предупредил он, выбривая голубую ямку под затылком какого-то молодого военного.

– У меня есть колечко с сапфиром, – сказал Абрахам.