Мальчики и другие

Площадь зашевелилась повсюду, и Никита, обернувшись, увидел, что дети поперек друг друга ложатся на плитку, пряча головы за мешки с кукурузой и в задранные майки; ему же было негде укрыться, и он, наугад потрепав захребетника, встал и подступил к самому помосту, единственно заслоняясь ладонью, и тогда разглядел, что в том месте, где помощник в бейсболке подбривал Трисмегиста, у выбравшегося из ванны нет совсем ничего: ровный шов без зазубрин, пустая улыбка. Он отнял ладонь ото лба и бессильно потянулся вверх, укрощая растущие слезы; ледяная боль свела ему мышцы, и он застыл с растопыренными над собой пальцами, бесполезно ловя ими металлический свет. Как мы молоды, и ничего не успето, услышал он голос; земля лежит перед нами как чистая тетрадь, и вода изобилует к нам, как невеста; леса наши неодолимы, станки заведены, и корзины готовы; оставайся, исполнитель, нам хочется песен. Короткое пламя выбралось из вскинутого рукава, поиграло и скрылось обратно; Никита услышал, как оно движется под рубашкой, стекая по пазухе к животу. Оставленный им на земле мальчик, привстав, обвился вокруг Никитиных ног и повис, запустив ломкие пальцы ему за ремень.

2016–2017

Сказки для мертвых детей

Le surveillant

Тилеман пробудился так рано, словно бы ему, как десять или пять лет назад, предстояла дорога в университет; он прошелся по комнатам, полным внимательной тьмы, посмотрел, как перебегают огни на оставленной лесопильне, промочил пересохшее за ночь горло и решил, что не будет возвращаться в постель. В доме напротив этажом ниже уже горели чьи-то окна, двигалась как из плохого картона выстриженная фигура, и Тилеман, не желая дать знать, что он тоже не спит, не стал включать свет.

Он и днем старался, чтобы те, кто живет здесь, различали его только в крайнем случае, когда нужно не столкнуться на лестнице; он не знал, как зовут людей с его площадки, и никуда не звонил, когда за стеной, по всему, пытались кого-то убить. Ученики, поднимавшиеся к нему, жаловались на грязь и угрозы в подъезде, но Тилеман делал пустые глаза: в городе не было другого француза, способного работать с тугими здешними детьми, и он мог не вдаваться в такие детали. Только раз изменил он себе, когда мальчик, ходивший к нему уже год, застрял на третьем, припертый всклокоченной бабой, неизвестно кого в нем признавшей; Тилеман тогда взялся за трость, без спешки спустился и трижды хлестко ударил по тряской спине, приговаривая Salope!, пока та не отстала. Дома он промыл расцарапанного мальчика перекисью, дал ему чистый платок и начал урок, удержав себя от лишних утешений.