От стычки со шкафом у Лены совсем пересохло внутри, и при мысли, что из здешних кранов тоже, может быть, льется песок, или соль, или уксус, ей впервые с приезда стало не по себе. Она выбежала во двор, вспугнув полупрозрачную кошку, и застыла, озираясь, пока не разглядела колонку на дальней от поля границе двора. Подойдя, она легла на рукоять всем оставшимся весом, и из металлического горла раздалось мышиное сипение, доносившееся с какой-то последней глубины; она отпустила ее и нажала снова, колонка отозвалась ясным трубным звуком, на который должна была бы явиться красная конница, и Лена отпрянула почти что в слезах, но вернулась и в третий раз, навалилась еще, скрипя зубами, как Илья на дороге, и, когда почти черная струя хлестнула в сточный желоб, она едва успела отскочить, спасая джинсы.
Казалось немыслимо, что ее козий прыжок никто не заметит, она сжалась под курткой, готовясь к насмешкам, но ниоткуда не донеслось ни фырчка; это ее укрепило, и, зайдя теперь с безопасной стороны, она снова впряглась в колонку, чтобы слить черноту и дождаться нормальной воды. Грязь извергалась так долго, что Лена почти сдалась, она успела прочесть про себя все стихи, что помнила наизусть, но потом струя все-таки начала светлеть, и еще через время она наконец набрала свою велосипедную бутылку. Окажись здесь Илья, он отправился бы поискать в туалетах пузырьки с запрещенной марганцовкой, Лена решила, что сделает так же; если бы еще оказалось возможно зажечь где-то плиту и погреть над ней хотя бы руки, задубевшие от колонки, то на этом она бы могла успокоиться. Она выбрала дом напротив того, где уже побывала, и поднялась сразу на третий этаж, где в темноте коридора белела единственная дверь. Стараясь быть бесшумной на дощатом полу, она подступила к ней вплотную и уткнулась лбом в древесное полотно, как в кота.
По ту сторону звучало неразборчивое радио и будто бы лязгала в мойке посуда; когда Лена вошла, эти звуки исчезли или скрылись внутри отворенной двери, но на кухне горел газ, и она прошла туда, не решившись разуться в прихожей с румынской маской над зеркалом: такие порой наугад приносили в салон, но всегда уносили обратно. Стульев на кухне не оказалось, и она оставила рюкзак на столе, подержала руки над огнем и распахнула навесной шкаф, из которого хлопнулась пачка окаменевшего риса, а в открывшемся месте стояли бок о бок зеленка и йод, но не марганцовка; без особой надежды она проверила ванную, но и там не нашлось ничего, кроме ровно сложенного на полу полотенца. На всякий случай она выкрутила оба крана над умывальником, но тоже впустую, и вернулась на кухню, где сперва захотела отыскать кастрюлю, чтобы прокипятить добытую во дворе воду, но потом, уже не помня себя от досады, открутила крышку и стала пить так. У воды был тягостный земляной привкус, Лена скоро прервалась и села рядом с рюкзаком; в голове качалась детская пустота, руки опять замерзали.
Под окном проходила гряда гаражей, по-военному строгих и как будто невскрытых, трава перед ними казалась утоптанной, но сойти туда для разбирательств сейчас было лень. Уже свыкшись с мыслью, что ночь так и не приблизится к ней, Лена все же решила, что ей нужно нормально поспать, и отправилась посмотреть комнаты: в первой стояла, уродливо оскалясь, швейная машинка, вторую перегораживал гардероб с обрушенными дверьми, и только в третьей, где окно было кое-как спрятано за скупой занавеской, ее встретил остов односпальной кровати, похожий скорее на гроб с фанерным дном, а у стены напротив сидела огромная плюшевая собака без головы. Лене сразу захотелось вышвырнуть ее, но та отказалась сдвигаться с места; уже догадавшись и все равно зверея, она вернулась на кухню за рюкзаком, вынула складной нож и распорола собачий живот, песок радостно хлынул наружу. Перешагнув, Лена сняла куртку и кое-как расстелила ее внутри деревянной коробки, сложила шарф в подобие подушки и осторожно легла, ноги пришлось подобрать. Сон пришел быстро, еще перед тем, как раскроенная собака успела иссякнуть и сдуться.
Ей приснился фест вроде того, на который она сорвалась ото всех в начале лета, рассчитывая вдруг на знакомство, способное выдернуть ее и у Вацлава, и у Ильи, но так никого не пустила в палатку; во сне играл «Пилот», она непонятно зачем находилась у сцены, и счастливая толпа волна за волной прижимала ее к ограждению с такой силой, что в голове каждый раз звенел школьный звонок, а лысая охрана следила за ней так, будто она раздевалась для них, а не корчилась на решетке. Проснулась она оттого, что на улице оголтело долбили по турнику, но когда Лена выглянула в окно, то уже никого не застала. Понять, сколько она проспала, было вряд ли возможно, снаружи длился все тот же обесцвеченный вечер, собачья оболочка лежала на куче песка.