Выползаю из лужи. Жижа капает с моей одежды. Начинается дождь. Запрокинув голову, вверх не смотрю, просто позволяю воде смыть грязь.
Не хочу умирать. Я больше не хочу быть такой.
Чтобы наверняка не столкнуться с парнями, довольно долго остаюсь на том же месте. Пытаюсь пропустить через себя – и отпустить – отчаяние и беспокойство, выбросить все из головы. Возможно, тогда получится понять, что мне делать дальше.
Спустя какое-то время я медленно пробираюсь по переулкам между домами. Проверив телефон, обнаруживаю, что он не включается. Промок, наверное.
Я иду целую вечность по темной проселочной дороге, вдоль которой постепенно начинают появляться горящие уличные фонари – солнце уже садится. Не знаю, куда направляюсь, лишь бы подальше отсюда.
По крайней мере, Хьюго, похоже, не знает о камере в гараже Грин Стрит.
Мысли роятся в голове: решения, которые не сработают; люди, которые могут, но не станут мне помогать. Когда-то моя мама думала так же? Когда давление обстоятельств стало невыносимым, а вариантов осталось слишком мало, она решила, что на этом все? Больше она стараться не будет?
Поэтому мама платит по счетам по мере сил, предоставляет детей самим себе и до самой смерти будет радоваться малому.
Хотела ли она большего? Хоть когда-нибудь?
Проблемы, разочарования, время, потраченное впустую, изматывают тебя. В итоге ты просто перестаешь бороться. Опускаешь руки и плывешь по течению. Испытываешь благодарность за то, что сегодня не умер и получил шанс насладиться еще несколькими бутылками пива. Если не одно, так другое может тебя погубить, зачем сопротивляться?
Какой в этом смысл? Для чего мы здесь?
Лишь взбираясь по пожарной лестнице, я осознаю, что вернулась в убежище. Я в Шелбурн-Фоллз. На улице темно, и я промокла до нитки под дождем.
Оглядываюсь вокруг. Сама не заметила, как поднялась на третий этаж здания. Внезапно ощутив жуткую усталость, я останавливаюсь; мои ноги дрожат.
Мышцы одеревенели, их словно в узлы завязали. Едва не оступившись, хватаюсь за перила, соскальзываю вниз и приземляюсь задницей на решетчатую стальную лестничную площадку. С меня хватит. Сил больше нет.
Мои грязные волосы свисают на грудь. Несмотря на августовский воздух, я дрожу в своей мокрой одежде.
Хоука я слышу раньше, чем вижу: приближающийся звук шагов доносится сверху. Он останавливается передо мной. На нем кроссовки. Наверное, занимался в спортзале, когда увидел меня на камерах.
Собираюсь сказать ему, что сейчас уйду. Я просто отдыхаю.
Однако он садится рядом, и по какой-то причине я чувствую жжение в глазах от накативших слез.
– Ты ранена? – тихо спрашивает Трент.
Отрицательно качаю головой.
Капли дождя проливаются в мелкие отверстия решетки. Не знаю, почему этот парень остается здесь, мокнет вместе со мной.
Хотя завязать разговор не пытаюсь. Каждое слово, вылетевшее из моих уст, делает только хуже. Вчера мне было все равно. Сегодня – нет.
– Родители с пеленок возили меня везде и всюду, – говорит Хоук. – В детстве им пришлось нелегко. Они не имели возможности посмотреть мир. Узнать, на что способны. – Согнув одно колено, он опирается на него локтем. Выпуклая вена на его руке исчезает под часами. – Мама забеременела мной гораздо раньше, чем они планировали. И все же родители решили, что это их не остановит. Они хотели уехать. Вместе. Поэтому посадили меня в рюкзак-кенгуру и отправились в путь.
Пытаюсь представить его маленьким, но не получается.
– Кемпинги, походы в горы, охота, поездки на разваливающихся автобусах через Анды. Однажды нам даже пришлось ехать автостопом. Моя мама очень боялась. – Хохотнув, Трент продолжает: – Они научили меня рационально распределять еду, пользоваться подручными средствами. Делать многое, имея очень мало. – После короткой паузы он говорит уже тише: – Однако до сегодняшнего дня мне не приходило в голову… – Краем глаза я вижу, что Хоук смотрит на меня. – Я занимался всем этим, зная, что мне не угрожает реальная опасность.
Мой подбородок дрожит. Я сжимаю зубы, чтобы это остановить.
– Мне не грозил голод, потому что я никогда бы не остался один. У меня огромная семья. Все они готовы в любую минуту прийти на помощь.
В отличие от меня, он имеет в виду. Трент хотя бы осознает, как ему повезло. Он мог бы вырасти совершенно другим, если бы родился в моем мире. Несмотря на теплоту, которую я ощущаю внутри от его признания, упорно стараюсь не дать слабину.
– Мне не нужна твоя жалость.
Только Хоук быстро отвечает:
– Мне не жаль тебя, Аро. – Он замолкает, а потом едва слышно произносит: – Я думаю, ты удивительная.
Мое сердце пропускает удар; я замираю.
Удивительная? Трент что-то курил? Возможно, в укрытие недостаточно кислорода поступает?