Мальчики с бантиками

Юнги стойко молчали. Наверное, в этот момент кой-какие обидные мыслишки у них шевелились. Вот старшина послал гальюны драить вне очереди, хотя… Все это не то – мелочи!

В составе комиссии был и контр-адмирал Броневский.

– Что же молчите? – спросил он. – Неужели все у вас так уж гладенько? Наверное, имеются и недовольные чем-либо. Или незаслуженно обиженные. Говорите, мы вас слушаем…

Нет, таких не было.

– У меня есть жалоба! – выкрикнул Поскочин.

Члены комиссии, кажется, даже обрадовались, что не уйдут пустыми. Сияя золотом погон и нашивок, они двинулись на маленького юнгу, нагнулись к нему с заботой, готовые слушать…

– У меня претензии к командиру нашей роты лейтенанту Кравцову. Я повесил над своей койкой «Данаю» Рембрандта, а он сказал, что такие темы не для кубриков. Насколько мне известно, – смело продолжал Коля, – на флоте не запрещено вешать над койкой картинку. Тем более я вырезал «Данаю» из советского журнала, вышедшего в грозный военный год. И я не виноват, что мне нравится «Даная», а не пейзажи Левитана. Что делать?! Один любит арбуз, а другой свиной хрящик. Почему мне иметь «Данаю» нельзя, а лейтенанту Кравцову можно? Мы ведь с ним равноправные служащие флота, только он лейтенант, а я пока юнга!

Выпалил и замолк.

Члены комиссии переглянулись.

– Ваша претензия будет нами рассмотрена…

Старшины уже измучились за дверью. Что-то там намолотят орлы-ребята? Как бы по шапке не попало… Наконец комиссия удалилась, унося одну-единственную претензию, в которой был замешан великий Рембрандт… Юнги с гамом разошлись.

– Тебе от лейтенанта нагорит, – сказали они Коле.

– А пускай… Надо же уважить и комиссию. Заслуженные люди тряслись в такой буран, чтобы узнать, довольны ли мы, а вы уставились на них словно бараны на новые ворота, и – ни гугу! Так хоть я оправдал их поездку… Пускай теперь выкручиваются!

К вечеру буран стих, взошла луна, на сугробы легли тени деревьев. Вокруг была такая тишь и красота, что просто дух захватывало. С удовольствием юнги строились на улице для поверки. Комиссия выявила лишь мелкие недостатки службы, и лейтенант Кравцов, судя по его частым белозубым улыбкам, был доволен. И погодой, и собой, и своими юнгами!

В конце поверки Кравцов сообщил:

– Поздравляю! Завтра первый экзамен – сигнальное дело. А сейчас… Юнга Вэ Синяков, выйти из строя.

Из рядов боцманов шагнул Витька. Бац-бац бутсами. Застыл.

– Ваша претензия относительно невыдачи вам, как курящему, табачного довольствия будет особо рассмотрена в авторитетных верхах. А пока мне велено передать всем, что отныне никто из юнг, застигнутый курящим, преследоваться мною и старшинами не будет…

От боцманской команды пружинящим шагом Кравцов приблизился к первому классу рулевых. Издали было слышно, как громко хрустит снежок под начищенными до блеска ботинками лейтенанта… Он скомандовал:

– Юнга Эн Поскочин, три шага вперед… арш!

– Тебя, – подтолкнул Савка друга. – Сейчас врежут…

Голова философа едва доходила до груди лейтенанта.

Кравцов полез в карман, извлекая оттуда бумажник. Вынул из него рембрандтовскую «Данаю».

– Комиссия рассмотрела твою претензию. Велено передать, что против Рембрандта никто не возражает. Но эту «Данаю» вешать нельзя. Поищи другую…

Он тут же порвал картинку, а Коля огорчился:

– Где я на Соловках сыщу другую «Данаю»?

В благодушном настроении Кравцов отогнутым пальцем в перчатке нажал на кнопку носа Поскочина:

– Больно говорлив… Иди в строй. Служи дальше…

* * *

На следующий день юнги сняли робы, оделись табельно. Савка шагал в Савватьево, исполненный решимости добыть первую пятерку. Его устраивала только пятерка.

С треском провалился на экзамене Федя Артюхов, вышел из класса, почти шатаясь. Товарищи, сочувствуя, шлепками ладоней отряхивали мел с его фланелевки.

– Тройка, – переживал Артюхов. – Ведь я все знал. Уверен! А тут замигал Фокин на Ратьере… Ну, и пропал сразу!

Московский, как старшой, переживал за всех, взывая:

– Первый класс, чтобы ни одной двойки. С соседнего «борта» класс Колесника крепко поджимает! Не сдаваться…

Вызвали Колю Поскочина. Из-за дверей слышались бойкие ответы его, резкий свист флажков на передаче текста, потом защелкал фонарь Ратьера… Поскочин вышел – хоть бы хны:

– Пять!

Дальше пошло как по маслу: пять, четыре, ни одной тройки. Росомаха, гордый за своих, ходил по коридору именинником.

– Финикин, – говорил он, – не будь рыжим… не подгадь!

Вызвали Огурцова. Юнги, провожая Савку, хлопали по плечам, ободряли:

– Ну, ты не подведешь. Это верняк!

На первый вопрос Савка ответил легко. Фокин болел за каждого ученика. Его можно понять: сигнальный старшина с подлодки, он волею судьбы сделался педагогом, а его работу с юнгами принимали люди в больших чинах. На втором вопросе (устройство мостикового прожектора) Савка впервые споткнулся – не сообразил!

– Вы отвечайте конкретно. Проблески света прожектор дает за счет чего? Как рождаются световые точки и тире?

– Включают прожектор или выключают, – ответил Савка.