Мальчишка-командир

Классные и практические занятия с перерывом на обед продолжались в общей сложности двенадцать часов. И еще два часа отводилось на самоподготовку, когда нужно было успеть просмотреть пособия и учебники. Поэтому, когда в одиннадцать вечера звучал отбой, Голиков, как и остальные, бросался к своей койке. Через пять минут все, кроме дежурных, спали как убитые.

В шесть утра их подымала труба, затем километровая пробежка по плацу, обтирание холодной водой, не слишком сытный завтрак — и снова четырнадцатичасовой рабочий день. Лишь в воскресенье полагался выходной.

То была двухгодичная программа офицерского пехотного училища, основательно дополненная политической подготовкой. Все это курсантам предстояло освоить за шесть месяцев. Однако и слушателям и преподавателям было очевидно, что вряд ли нынешнему набору удастся проучиться такой долгий срок: слишком тревожными были вести с фронтов, в том числе самого ближнего — петлюровского, он проходил неподалеку от Киева.

Об этом, проводя политзанятия, сказал и комиссар Бокк.

— Гарнизон Киева ненадежен, — заявил он. — Западная Украина кишит белыми бандами. Будьте готовы ко всему. Внимательно следите за тем, что делается вблизи и вокруг нас. Помните, что враг не так страшен в открытом бою, как опасен своей хитростью.

«ПРИКАЗЫ НЕ ОБСУЖДАЮТ»

В воскресенье Аркадий получил увольнительную и собрался в город. Ему хотелось побродить по Крещатику, побывать в Софийском соборе и в Киево-Печерской лавре. А кроме того, он надеялся найти через адресный стол маминых родных. Дедушки не было в живых, но ведь кто-то остался!

Голиков дошел до Кадетской рощи, услышал голос трубы: та-тара-та-та-тата, — сбор! И кинулся назад. Когда вместе с курсантами он вбежал в здание училища, то увидел, что уже отворены вещевой, продовольственный и оружейный склады. Суетились каптеры. С охапками полученного имущества спешили к себе в комнаты те слушатели, которые не уходили в увольнение. Аркадий, еще не зная зачем, получил винтовку, патронташи, двадцать обойм, смену белья, сухой паек, саперную лопатку, котелок и флягу.

Через час два первых курса построились на плацу. К ним вышел Бокк.

— Товарищи курсанты! Атаман Григорьев со своими войсками внезапно выступил против Советской Украинской Республики, чтобы соединиться с батькой Махно. Атаман Григорьев объявляется вне закона. В случае обнаружения или его захвата он подлежит расстрелу на месте. Говорю вам об этом, потому что мы отправляемся на григорьевский фронт.

...Николай Григорьев в военных кругах считался темной лошадкой. Штабс-капитан царской армии, он служил после революции у гетмана Скоропадского. Затем у Петлюры. Когда в феврале 1919-го Симон Петлюра потерпел сокрушительное поражение, Григорьев заявил о своем переходе на сторону Красной Армии. Командуя сначала бригадой, потом дивизией, Григорьев участвовал в освобождении Николаева, Херсона и Одессы от интервентов. И вот теперь, когда положение Советской Республики ухудшилось, он переметнулся к Махно. Авантюрист, лишенный всяких убеждений, он служил тому, кто в данную минуту казался ему сильнее.

Курсантов поздно вечером погрузили на пароход. Шлепая широкими плицами, отчаянно дымя, судно медленно спускалось вниз по Днепру. Как только рассвело, Аркадий устроился возле патронных ящиков на верхней палубе и смотрел на разлившуюся по-весеннему реку, на песчаные подмытые берега, с которых клонились готовые обрушиться в стремительный поток дуплистые ивы.

Речной простор, долбленые лодки рыбаков, неторопливо снующие по реке, уютные мазанки под соломенной крышей — все это успокаивало и навевало мирные, домашние мысли. Голикову вспомнились прогулки с матерью и отцом по Волге и пикники на берегу — с белой скатертью, расстеленной на траве, с кипящим самоваром, нагретым непременно сосновыми шишками, с долгожданными пирожными-птифурами — из белых тщательно перевязанных коробок. Воспоминания внезапно перебила острая, пугающая мысль: «А если убьют?»

С правой стороны проплыл крутой, высокий берег. Сверху донизу он зарос кустами и деревьями. А венчал его белоснежный собор под зеленым могучим куполом. На легкой волне покачивался пустынный дебаркадер, по фронтону которого темнела надпись: «КАНIВ». От неожиданности Голиков вздрогнул. Это был древний город Канев. Где-то здесь, согласно поэтическому завещанию: «Як умру, то поховайте мене на могилi, серед степу широкого, на Вкраїнi милiй», покоился Тарас Григорьевич Шевченко. Его стихи любил отец.

Еще совсем маленьким Аркадий знал о судьбе Шевченко, который был сначала крепостным, но его талант поэта и художника был столь очевиден, что выдающиеся люди России, среди которых был поэт Василий Жуковский, выкупили его из неволи. Однако царь вскоре сослал Шевченко за стихи в солдаты, в пустыню, запретив писать и рисовать. Когда же кончилась и эта неволя, силы Тараса Григорьевича были уже подорваны.

Быстро вынув бинокль из кожаного футляра, Аркадий стал метр за метром осматривать берег. Где-то здесь Шевченко и был похоронен, но его могилу он так и не увидал.