Мальчишки в бескозырках

Еще одна фотография той поры. На ней я снят с баяном на коленях. Рядом старшина нашего отряда Татаринцев и замполит Пушкин. Эта фотография была опубликована в одном из номеров газеты Ленинградского военного округа «На страже Родины». Где сейчас они, друзья-однополчане?

Интересные строки я прочитал в ленинградском дневнике Веры Инбер «Почти три года». 18 апреля 1943 года она записала:

«Только что вернулась из города, с олимпиады детского творчества, устроенной Дворцом пионеров совместно с Институтом усовершенствования учителей… В синем маленьком зале с куполом 341-я школа Володарского района исполнила под собственный оркестр песню «Махорочка». Часть исполнителей для удобства публики были помещены на стулья, исполнители, стоящие на полу, относились к тем, которые были на стульях, с явным пренебрежением… Смешливый Витя Иванов, баянист, то и дело прятал лицо за баян. У него на куртке нашивки ефрейтора летной части».

Хорошо помню и зал и «Махорочку» с незабываемыми словами: «Эх, махорочка, махорка, породнились мы с тобой! Вдаль глядят дозоры зорко, мы готовы в бой! Мы готовы в бой!» Помню всю приподнятую атмосферу той олимпиады, которая неоднократно прерывалась из-за вражеских обстрелов.

Я уже говорил, что через некоторое время после прибытия в полк меня обязали учиться. Из полка я каждый день на мотоцикле, за рулем которого неизменно восседал Гриша, ездил в школу и обратно. И спрашивали с меня за учебу наравне со службой, без всяких скидок.

А я влюбился в одну девчонку из класса. И сам как баянист пользовался ее вниманием. Особенно мне нравились Валины большие голубые глаза. Они делали ее похожей на Мальвину из сказки «Золотой ключик». Несколько раз я провожал Валю из школы домой. И хотя считал, что военному ходить с портфелем не подобает (сам я носил учебники в полевой сумке), ее портфель я нес с удовольствием.

Во время таких прогулок Валя расспрашивала меня о фронте. Страшно ли идти в атаку? Больно ли было, когда ранило?

Я красочно описывал ей свои фронтовые похождения, иногда безбожно привирая. Валя слушала внимательно, иногда улыбалась, но никогда не перебивала. Рядом с ней я чувствовал себя сильнее и даже выше ростом.

И вот, чтобы я не задавался, ее дружки решили меня проучить. Было это зимой под Новый, 1944 год. Вышел я из школы. Гриши нет. Стал ждать. Вдруг вижу: надвигается на меня ватага — молодцов семь-восемь. Не знаю, чем кончилось бы дело, скорее всего дракой, но начался ожесточенный обстрел. Стреляли шрапнелью. Осколки так и взвизгивали. Тут уже не до драки. Юркнули кто куда.

На Ленинградском фронте охотно пели песню, где были такие слова: «Кто сказал, что надо бросить песни на войне, после боя сердце просит музыки вдвойне…»

Мне это было особенно понятно, ибо я в свободное от боев время играл для бойцов на баяне и видел, как светлели лица моих слушателей.

Представлял я художественную самодеятельность своего полка и на смотре Ленинградского фронта.

В один из дождливых дней осени 1943 года вызывает меня заместитель командира полка по политчасти и сообщает, что я прошел отборочный смотр и буду участвовать в заключительном концерте художественной самодеятельности Ленинградского фронта, который должен состояться вечером в помещении Малого оперного театра.

— Бери, — говорит, — Витя, мотоцикл с коляской и езжай в Ленинград.

Нашел я мотоциклиста Гришу, с которым и без того немало исколесил дорог. Быстренько собрались, поехали. Гриша за рулем, я сзади, баян в коляске.

Когда мы въезжали в город, начался сильный обстрел. Переждать его мы не могли, так как знали, что ленинградцы, несмотря ни на что, придут к началу концерта, а у нас времени в обрез. Решили проскочить. Здесь-то и проявил всю свою выдержку, водительское мастерство Гриша. Его мотоцикл то стремительно летел вперед, то вдруг как вкопанный останавливался, если снаряды рвались впереди.

Все-таки мы немного запоздали к назначенному времени, но, когда прошли за кулисы, узнали, что ввиду ожесточенного обстрела командование решило задержать начало концерта, а гостям предложили спуститься в бомбоубежище.

Утомленный дорогой, переживаниями, я незаметно для себя уснул на бухте какого-то каната за кулисами.

Проснулся оттого, что кто-то похлопывал меня по плечу. Смотрю: стоит высокий подполковник, смеется:

— Заспался, ефрейтор, вставай! Через два номера твой выход!

Быстренько вскочил. Оказывается, уже первый час ночи. Концерт из-за затянувшегося обстрела начался поздно. Я очень волновался: не ушли ли зрители? Но мне сказали, что зал полон.