Мальчишки в сорок первом

— В общем, товарищи, по-моему, и так всё ясно, — сказал заведующий и встал. На гимнастёрке у него звякнули ордена и медали. — Профессору Степану Витальевичу Старову можно верить, — продолжал он. — Голосую за выдачу, в порядке исключения, дубликата Владимиру Павлову — как настоящему пионеру-ленинградцу.

Зашуршали и поднялись руки. Потом мне дали новенькую карточку и сказали, чтобы я расписался за неё. Рука у меня дрожала, и вместо подписи я посадил кляксу, похожую на большого усатого таракана.

Я так волновался, что и спасибо за карточку не сказал. Я вышел на Геслеровский проспект и двинулся по направлению к Новой Деревне. У Большой Зелениной улицы около разбитого серого дома, что напротив сквера, меня нагнал трамвай и остановился. Какой-то мужчина подтолкнул на ступеньки переполненного трамвая, а потом втиснул на площадку. Я стоял у окна и смотрел, как бегут рельсы, дома. У Каменного острова навстречу попался другой трамвай, тоже переполненный, — всем хотелось проехать на трамвае. Стучали колёса по рельсам. Иногда раздавался резкий звонок, и трамвай круто тормозил — за зиму люди привыкли, что никакой транспорт. Не работает и улицу можно переходить где захочешь. Теперь нужно было соблюдать правила уличного движения.

Всё во мне радовалось и пело. У меня снова была карточка на усиленное питание... Я ехал в настоящем трамвае...

Трамвай довёз почти до самого дома — до Земского переулка.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Едва пришёл я домой, как явился Женька.

— Здорово! — заговорив он, суетясь, бегая по комнате. — Теперь тебя откормят знаешь как... Степан Витальевич знаешь какой...

Женькин голос всё больше раздражал меня.

— Теперь надо фронтовой взвод весь собрать и за дело. Понял? — не унимался Женька.

В душе я был согласен с Женькой. Ребята подпитались. Даже бегать некоторые могут. В самый раз за дело браться. И список есть. И Александра Афанасьевна ждёт... Но как вспомнил я про Женькино «бегство», захотелось говорить всё наоборот.

Мы поссорились.

— Без тебя обойдусь! — закричал я. — А то говорил: карточку отоварим на двоих — и на фронт. А сам... Сам струсил и удрал, да? Чтобы карточку не делить, да?

Глаза у Женьки стали большие-большие. И ресницы заморгали. Женька смотрел на меня, будто раньше никогда не видел.

— Ты... — сказал он растерянно и рукой махнул. — Ты мне больше, понял... — Он не договорил и вдруг дёрнулся к двери. Казалось, кто-то толкнул его в спину, и он не устоял — засеменил длинными ногами.

Несколько минут я прислушивался. Хлопнула уличная дверь — это Женька вышел. «Ну и пускай, — думал я, — пускай. Сам виноват...»

В столовой все поздравляли меня с получением дубликата. Степан Витальевич вовсю шутил, а под конец в гости к себе позвал.

— Когда мой сын приедет, — сказал Степан Витальевич, — я обязательно познакомлю вас. Он любит таких, как ты. У него свой сынишка был... Теперь бы ему тоже двенадцать...

Степан Витальевич задумался. Потом спросил:

— Договорились?

Ещё когда шёл в столовую, я решил, что надо у Степана Витальевича прощение попросить: ведь я так обидел его, такое подумал о нём... Мне было не по себе. Я собирался честно обо всём рассказать ему и не знал, как это сделать, с чего начать. Каждый раз, когда я хотел заговорить о своих прежних подозрениях, то кто-нибудь проходил мимо нашего столика, то вдруг начинал говорить сам Степан Витальевич. Я терялся и продолжал молчать.

— Дружка твоего, Женю, тоже пригласить надо, — сказал Степан Васильевич, — очень уж он хороший у тебя.

Я насторожился.

— Всех на ноги поднял, — продолжал Степан Витальевич. — Меня в школу, в пищеторг погнал... — На лице Степана Витальевича задрожала добрая улыбка. От глаз побежали лучики морщин. — А сам он, — где бы ты думал, дежурство установил? — Степан Витальевич покачал головою и сказал многозначительно: — У самого секретаря райкома партии. На случай, если в райпищеторге осложнения возникнут... Здорово, а?! — Степан Витальевич засмеялся. От его смеха стало ещё жарче. «И как только мог я подумать такое... Жека-то из-за меня к самому секретарю райкома пошёл, а я .. Струсил, удрал в трудную минуту...»

Я долго и безуспешно искал в тот день Жеку. Вечером я сидел за отцовским столом и вспоминал всё, что произошло за последние дни. На душе было пасмурно. Бесцельно раскрыл я средний ящик стола. В нём лежали отцовские бумаги — те, что мама не велела жечь. Я стал рыться в них, желая найти письма, которые папа присылал нам на дачу. Эти письма были где-то в столе. Случайно я натолкнулся на наш семейный альбом. Он был толстый, в коричневом кожаном переплёте. Я стал листать его.

Вот отец в школьной форме, а рядом с ним девочка с косичками — тётя Варя. А вот папа с мамой на юге. Сидят на скамейке, а над головами у них настоящие пальмы. Вот все мы — папа, мама, Галка и я на даче, в Осиновке у реки... До чего же хорошо в Осиновке! Сколько там рыбы, раков! Огороды у каждого дома... Хлеба целые поля. Конца им не видать... Вот бы сейчас туда...

С фотографии улыбался отец. Вдалеке виднелась гора Светляк с огромными соснами...