Мальчишки в сорок первом

— Не, — ответил я и почувствовал, как всё во мне задрожало. Я вытащил из грудного кармана папино письмо. Лицо у меня горело. Женькино лицо стало розовым, как до войны.

— Ты извинишь меня... Ладно? — попросил я тихо. Жека со всей силы сжал мне руку и отвернулся. Я стал смотреть вверх. По небу бежали белёсые облака. Вынырнуло звено самолётов, и до нас донёсся ровный гул моторов.

— Наши! — сказал Жека и приложил руку козырьком, чтобы солнце не мешало смотреть.

— Если старую мою карточку найдём, — сказал я, — на неё будем подарки делать семьям красноармейцев. Ладно?

Жека ничего не ответил. Только захлопали его белёсые ресницы.

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Сразу после дождя выглянуло солнце, и всё вокруг преобразилось.

С деревьев падали капли и буравили землю маленькими кружочками. Воздух был чистый и тёплый. Пахло листьями и травой. После дождя любое дерево аромат свой особый имеет. И трава тоже.

Я руками разгребал землю возле маленьких зелёных кустиков и делал у каждого из них небольшую насыпь. Картошка любит, когда землю рыхлят. Её обязательно надо окучивать. Без этого урожай будет плохой.

Я присыпал землёй последний кустик — до маленьких зелёных листиков — и распрямился. Листики блестели после дождя и чуть вздрагивали от ветра. Один стебель придавило комком. Я нагнулся и осторожно поправил его. Стебелёк сразу встал торчком. «Теперь картошка у нас не погибнет», — думал я, оглядывая наш маленький, меньше детской комнаты, но аккуратный огород.

Большую часть его занимал картофель — тридцать три кустика. Дед Антон говорил, что с них можно получить целый мешок картошки. Это если хорошо ухаживать за растениями. «Я сделаю всё-всё, — думаю я, — чтобы урожай получился самый большой, какой только бывает...»

Наши тридцать три кустика выросли из малюсеньких глазков — у картошки есть такие ямочки на кожуре. Из них в земле появляются побеги, новые растения. Эти растения очень слабые, ведь самой картофелины-матери нет и питаться им приходится прямо из земли. Я выходил этих малышей — поливал их специальным раствором, сорняки вырывал...

Кроме картофеля, в нашем огороде есть овощная гряда. У лука стрелки маленькие-маленькие — чуть торчат из земли, а уже острые и зелёные. Морковь тоже взошла. Стебельки малюсенькие, а узор на них, как у большой моркови.

— Как у доброго хозяина всё, — говорит о нашем огороде дед Антон и даёт мне то удобрения, то советы — когда и что делать надо. А уж он знает толк в растениях.

За нашим огородом — Люськин. Потом идёт участок деда Антона и жильцов из красного дома. «Когда овощи зреть начнут, — думаю я, — буду спать в огороде и охранять его... Только бы вот не эвакуировали...»

Ещё в мае, когда я в столовую усиленного питания ходил, к нам явился управхоз и сказал:

— Надо эвакуироваться. Женщины с детьми подлежат обязательной эвакуации. Возможна новая попытка штурма города.

— Мы не поедем никуда, — сказал я. — Мы поправились и тоже воевать будем.

— Помолчи, Володя, — сказала мама и нахмурилась.

— Ты хочешь помочь Ленинграду, красноармейцам? — спросил управхоз.

— Ясное дело, — ответил я. — Мама для бойцов обмундирование шьёт и ещё...

Управхоз не дал мне договорить.

— Ленинград окружён, — сказал он. — Продукты возят...

— Через Ладожское озеро, — досказал я.

— Верно, — подтвердил управхоз. — А раз ты это знаешь, то должен понять: если дети уедут — можно будет больше подвезти боеприпасов и продуктов для бойцов. Оборона станет сильнее, и мы быстрее победим. А вы, вы поможете Ленинграду с тыла.

— А мы семьям фронтовиков помогаем, — не сдавался я.

— Что ж, — наступал управхоз. — Семьи фронтовиков тоже подлежат эвакуации. В тылу будешь помогать им.

— Я зайду в жилконтору с ответом, — сказала мама.

С тревогой смотрел я на кустики картошки, на нежную зелень лука... «Неужели придётся уезжать? — думал я. — Неужели нас заставят эвакуироваться? Ведь здесь, в Ленинграде, папина могила и такая картошка у нас растёт...»

В те дни многих эвакуировали из города против их желания. Говорили, что это необходимо, — фашисты снова готовятся к штурму Ленинграда. Шли бои на Кавказе. Фашисты приближались к Волге. Положение было трудное. Только всё равно мы знали, что победим.

Я весь ушёл в думы и не заметил, как подошёл Женька.

— Ты чего? — послышался над самым ухом его голос. — Чего-нибудь потерял?

Жека испуганно смотрел мне в глаза. Он, наверное, боялся, что я опять карточку посеял.

— Не-е, — ответил я и вздохнул. Говорить об эвакуации не хотелось. Что толку? Если будет приказ — всё равно выполнять надо.

— Так и быть, — тихо сказал Жека, — скажу тебе... Только никому не говори. Понял?

Жека снял с плеча ржавую железяку, и тут я узнал в ней наш старый лом, тот, с которым мы раньше тренировались. Лом совсем пожелтел за зиму. Никому не был он нужен в ту зиму. А теперь — снова у нас. Я обрадовался этой встрече, будто не простую железяку принёс Жека, а кусок настоящей довоенной жизни.

Жека положил лом на землю и зашептал мне в самое ухо:

— Наши готовятся к наступлению. Скоро эвакуации больше не будет, потому что Ленинград теперь большую помощь получает...