Мальчишник

Совсем недавно мы с Викой на рейсовом корабле проплыли по Волге до Чебоксар. В Чебоксарах, в здании трахомного института, в годы войны располагался госпиталь. Теперь — снова трахомный институт, но у входа — памятная о госпитале доска. Вика подошла к ней. Я остался в стороне, чтобы не мешать Викиным воспоминаниям: перевязочная на втором этаже, где Вика работала медсестрой с санитаркой Агашей — Агаше было шестнадцать, на год меньше, чем тогда Вике. Обработка ран, накладывание и снятие швов, круговой гипс и гипсовые лангетки. Стирка окровавленных бинтов и глаженье их: бинты экономили. Подготовка тампонов, различных турундочек, салфеток, шитье марлевых масок, часто все по ночам, после отбоя, и первая операция, на которой присутствовала, — ампутация. Это была Викина война.

Я достаю из кармана куртки уровень — подарок Левы Тиунова. Мне дала его с собой Вика. Тихонько ловлю пузырек между отметинами, чтобы успокоиться: я ведь сейчас на вершине Кремлевского холма, на Иване Великом, на вершине кудрявой старопечатной буквы. Но в первую очередь — на стратегической сигнальной башне.

— Оркестр гремит под вашими ногами, — сказал Лермонтов.

И оркестр гремел — ансамбль построек Кремля.

Зинаида Волконская — Пушкину:

— Великий русский поэт должен писать или в степях, или под сенью Кремля…

ВСТРЕЧА С ЕЛЕНОЙ ДМИТРИЕВНОЙ ГУТОР-КОЛОГРИВОВОЙ

Я оттянул от стены акварельный портрет — он висел на длинной леске — и начал разглядывать. Я знал об этом портрете. Женщина с правильными чертами спокойно-русского лица, одета в вишневого цвета платье, на рукавах шитье — равномерно изломанные золотые полосочки. Накинута белая шаль, спускается далеко вниз.

Портрет был совсем небольшой, выполнен на кости, вставлен в квадратную, крытую черным лаком деревянную рамку. На рамке сохранились украшения — два верхних накладных бронзовых уголка. От потерянных нижних уголков остались мелкие отверстия от гвоздиков.

На портрете хозяйка дома № 53 на Арбате, в котором Пушкин снимал свою первую семейную квартиру, в Пречистенской части, второго квартала, в приходе Троицы.

Я отпускаю портрет, и он занимает свое место на стене.

— Это и есть Екатерина Николаевна Лопухина-Хитрово. Моя прабабка. — Рядом со мной стоит Елена Дмитриевна, небольшая, худенькая, в прямом, лишенном какой бы то ни было отделки платье. Воротничок сделался велик, и он заколот булавочкой. Елена Дмитриевна очень плохо видит. Как говорят врачи-окулисты, «счет пальцев у лица». Ее оперировали, но, к сожалению, зрение не восстановилось в необходимой степени: возможно, нужна еще одна операция, еще одна попытка. Вот почему портрет прабабушки висит на длинной леске, чтобы его можно было почти вплотную подносить к глазам.

Елена Дмитриевна Гутор, урожденная Кологривова. Ей уже много за восемьдесят. Скоро — круглая дата. Живет в Москве, недалеко от парка Сокольники. Мы у нее в гостях. Прежде чем встретиться, переговаривались по телефону — беседовали о портрете прабабушки, о доме на Арбате. У Елены Дмитриевны голос, в котором совершенно не присутствует возраст или болезнь.

Мы попросили Елену Дмитриевну рассказать о себе, о своей жизни. Почему? Потому что считали и считаем, что через ее семью прошла история самой передовой части России, а значит, и всех нас с вами.

— Мой муж, Анатолий Евгеньевич Гутор, был из семьи кадровых военных и сам был кадровым военным. Имел много старых русских боевых орденов, — так начала рассказ о себе, о своей жизни Елена Дмитриевна, начала со своего мужа. — Он сразу перешел на сторону революции. Носил два ромба, потом — три. Был награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды. Его братья — один из них командовал Юго-Западным фронтом после генерала Брусилова — тоже в числе первых перешли на сторону революции, тоже носили ромбы, руководили военными действиями Красной Армии, помогали возрождать военные академии. Большую роль в судьбе братьев Гутор, в том числе и моего мужа, сыграл Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Он первым рекомендовал непосредственно Ленину, как крупных военных специалистов. Владимир Ильич сказал: позовите их в Красную Армию. Я тоже была знакома с Бонч-Бруевичем.

Мы внимательно слушали Елену Дмитриевну.

— Документы братьев Гутор, их послужные списки о боях и ранениях, старые русские ордена с мечами и бантами, в том числе и Белого Орла, — в Историческом музее. Эмиграция заочно приговорила братьев Гутор к смертной казни.

Елена Дмитриевна теперь присела на венский стул к овальному столику, ножки которого внизу были связаны веревочкой. Пригласила сесть и нас.