Мальчишник

Дубельт тоже похож. И четко выделено ухо. Изображен в окружении скачущих жандармов. Меня поражает, как Людмила Николаевна все это подводит к итогу, к заключению.

— Повыше как бы усеченной головы императора группа лиц и рядом правее — Лермонтов. Взгляните повнимательнее, сейчас покажу. У меня есть увеличение этого фрагмента. Обратите внимание на выражение лица Лермонтова.

Людмила Николаевна предлагает мне еще более укрупненную часть рисунка. На лице Лермонтова протест, душевная боль, гнев, презрение. Я смотрел на Лермонтова: из каких таких недосягаемых высот, он был заброшен к нам на землю?.. Его песни.

— А над ним, почти нависает, профиль Бенкендорфа. Опять тождество. Вправо от Лермонтова — пятно. Как будто бы пятно крови…

Я киваю. Соглашаюсь. Действительно, как будто бы на рисунок упала капля крови.

— Ведь Пушкин, будучи на пятнадцать лет старше, мог рисовать своих друзей декабристов, а Лермонтов — только общих врагов. Может быть, это кровавое пятно — символ казненных декабристов. Так Лермонтов выразил их гибель. А может быть, предчувствовал уже свою судьбу.

И я теперь, не отрываясь, смотрел на пятно, которое было по самому центру листа. Оно как бы центр всей миниграфики, в нем притягательная сила, как бы заключительная, итоговая.

— Дантеса вы не пробовали отыскать?

— Пробую. Он обязательно незримо с «надменными потомками» заодно. И все враги Пушкина. Серьезную работу над листом я только начала. Вот посмотрите, слева, в самом низу, Наталья Иванова и Анна Столыпина, родственница поэта. Голова Ивановой повернута, в руке у нее, похоже, платок. Ниже платка, если рисунок повернуть, четкие две буквы. Поверните рисунок. Нет, совсем переверните. Я перевернул.

— Возьмите вашу лупу.

Я взял. Первая буква «Н» — она побольше. Вторая «Фита» — она поменьше. «НѲ» — Наталья Федоровна. Наташа… с берегов реки Клязьмы. «Ты изменила — бог с тобою!.. Будь счастлива несчастием моим…»

Анна Столыпина, Анна Григорьевна Столыпина, потом в замужестве Философова. На акварели Гау у нее черные, красиво уложенные волосы, открытые плечи, никаких украшений. Это к ней обращены строки юноши Лермонтова, он был на год старше ее:

И деревцо с моей любовью
Погибло, чтобы вновь не цвесть;
Я жизнь его купил бы кровью, —
Но как переменить, что  е с т ь?

В автографе этого стихотворения «Дереву» имеется, сделанная рукой Лермонтова, запись: «М о е  з а в е щ а н и е  (про дерево, где я сидел с А. С.). Схороните меня под этим сухим деревом… я любил под ним и слышал волшебное слово: люблю… положите камень; и пускай на нем ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!..»

В Пятигорске и положат камень на его могилу и напишут: «Михаілъ».

— А с другой стороны от Н. Ф. И. Варенька Лопухина. Поникла головой, опустила руки. Чувствуется, что будет несчастна, а сил противиться несчастью нет.

И я видел все это вместе с Шаталовой: печальную без сил Вареньку, Варвару Александровну Лопухину-Бахметеву… Когда уже и тени не было от прежней «восхитительной», по выражению Акима Шан-Гирея, Вареньки. А была она уже бледная, худая, измученная, какой она и будет уже после гибели Лермонтова, пытающаяся сохранить последние рукописи и рисунки поэта, еще не уничтоженные мужем. И когда теплая заступница мира холодного, к которой обращался Лермонтов в своей молитве и просил за Вареньку, уже послала к ложу печальному лучшего ангела, чтобы восприять душу прекрасную.

И все это я видел и чувствовал, о чем говорила Людмила Николаевна, что она показывала на Вадимовом листе. Последняя встреча, последнее свидание, прощание любви.

— Есть и Монго, — продолжала Шаталова. — Его много раз рисовал Лермонтов. Вот он, внизу листа, с резко вытянутой правой рукой, в левой — цилиндр. «Флегматик с бурыми усами», «актрис коварных обожатель».

— Вы по-прежнему резко настроены к Алексею Столыпину?

Людмила Николаевна задумалась:

— Он типичный продукт времени. Так будет точнее.

Мы тихо сидим за столом при раскрытом альбоме — рисунки Лермонтова (по которому работала и Шаталова), с разложенными фотокопиями портретов императора и сановников, с увеличениями отдельных фрагментов «Исповеди». Молчим.

— Вы с Викой одни из первых, кому я показываю пробу расшифровки.

— Расшифровка у вас почти готова.

— Что вы! — будто пугается Людмила Николаевна. — Все еще надо перепроверить самым тщательным образом. Вообще на Вадимовом листе более ста лиц! — Она помолчала. — Сегодня я торопилась сюда…

— На Молчановку?

— Да. Жизнь многих героев этого листа началась здесь. Родственный круг поэта. Очень хотелось сегодня побывать на Молчановке у Михаила Юрьевича. Навестить его.

— Иногда смотрительницы по вечерам слышат его шаги… — сказал я. — Им хочется слышать, и они слышат.

— Я никогда не шучу над этим, — сказала Шаталова.

— Я тоже. Это их волшебство, а это ваше, — показал я на лист «утаенного дневника».