Мальчишник

Так как у нас не работала вторая линия, по которой передавали «Аиду» (эта линия, как на грех, часто у Левки ломалась), то мне пришлось отправиться к Мишке, где я и прослушал всю оперу. Ну что это за опера. Ведь в ней участвуют прямо-таки живые люди. Не каждый композитор мог бы написать оперу так, как написал Верди свою «Аиду». Да, только благодаря «Аиде» я понял оркестровку. Верди не совал инструменты один за другим, лишь бы чтобы сказать, что, дескать, его опера заключает в себе все возможные формы оркестровки, а он подбирал инструменты со вкусом и удивительной тонкостью. Разве это не душераздирающий момент, когда предстают перед фараоном униженные пленники и Аида, увидев среди них своего отца, с криком бросается к нему. Слушая всегда этот отрывок, я начинаю дрожать, как дрожит бедный щенок под дождем. Это одно из лучших мест оперы!

…«Аида» — это Левин гимн! Марш! Соло его трубы! Но это и тихий «огонечек», потому что сам маэстро Верди сказал:

— Художник должен вглядываться в будущее, искать в хаосе новые миры. И если на этой дороге он увидит в самой дали огонечек, пусть его не пугает мрак, который окружает его, — надо идти прямо, а если даже придется упасть несколько раз или споткнуться, нужно подняться и снова идти только прямо.

Лева не пропускал ни одной трансляции «Аиды» или «Трубадура». Но главной всегда оставалась «Аида». Лева записал ее нотами по слуху, без ошибок, и никто этого в наше школьное время не узнает. Я помню одно, что у него часто не работал репродуктор на второй программе, и Лева приходил ко мне. Дело в том, что мой отец сам собирал радиоприемники. Занимался и звукозаписью — был у него так называемый шоринофон: запись производилась алмазным или сапфировым резцом на отмытую от эмульсии кинопленку. При этом надо было пинцетом беспрерывно убирать стружку. Сделал телевизор. Экран — со спичечный коробок или даже меньше. Вращался за «спичечным экраном» картонный диск с нанесенными на нем по кругу маленькими отверстиями. Сзади горела какая-то особая лампа. Когда диск вращался, отверстия на нем как бы являли собой частоту телекадров, что ли. И луч попадал на «спичечный экран». Я объясняю так, как мне запомнилось с детства. На «спичечном экране» мы с Левкой и Олегом, вопя от радости, впервые увидели телепередачу. Выступала Агния Барто. Мы ее, правда, не столько видели, сколько знали, что это должна быть она. Уже теперь, незадолго до ее смерти, я спросил у Агнии Львовны, помнит ли она свое первое выступление по телевидению? Засмеялась и сказала: «Лицо намазали чем-то невообразимо черным!»

Из дневника:

В восемь часов вечера я был уже у Мишки и начал слушать «Аиду». План я сделал весь, сидя со своей маленькой карманной книжечкой у приемника с наушником в руке. Я тут же непосредственно следил за оркестром и певцами. Записывал план одного действия за другим. То, что можно было писать словами, я писал словами, а мотивы, которые нужно было изобразить как-то иначе, я записывал графически, в виде кривых линий. Теперь у меня будет всегда со мной вся «Аида».

Кусочек такой графической «Аиды» удалось разобрать на уцелевшем кусочке серой школьной промокашки, на которой проведена прямая осевая линия, и на ней — чернилами — кривая вверх и вниз. И сделана надпись: «Аида». Может быть, одна из звуковых волн оперы? Промокашка сейчас передо мной. Я знаю, что в Ленинграде, во время каникул, Лева наконец-то увидел настоящую партитуру «Аиды». Достали родственники в музыкальной библиотеке. И он познакомился с полной партитурой оперы. Читал ее несколько дней. На промокашке появится запись: «Отвез «Аиду». Это он вернул партитуру в библиотеку. Вскоре и сам вернулся в Москву: кончились зимние новогодние каникулы и сказочно-прекрасный Ленинград.