Мальчишник

— У меня была экскурсия в Алупку, как мы говорим «с моря»: группа приехала на катере. В парке Алупкинского дворца ко мне подошла собака. Я сказала ей: «Здравствуйте, собака». Она прошагала с моей группой по всему маршруту по парку, внимательно слушая, как я рассказываю о ландшафтных достопримечательностях. Кстати, в алупкинском парке побывал Василий Андреевич Жуковский, сделал несколько рисунков. Потом мы пришли ко дворцу. У входа я сказала: «До свидания, собака». И с группой вошла во дворец. Парадный кабинет. И только обратила внимание группы на портреты хозяев дворца графа и графини Воронцовых, как появляется эта собака и — ко мне. Ее, конечно, ловят служители и, мягко говоря, выдворяют из графского дворца. Я с группой перехожу в ситцевую комнату. И вновь собака. И служители вновь ее выгоняют. Переходим в малую гостиную — опять собака. И сидит, и не где-нибудь, а у знаменитого из черного дерева с черепашьими панцирями шкафчика графини Воронцовой. И опять — выгоняют. Заканчиваю рассказ о малой гостиной, переходим в голубую гостиную, в которой стоит мебель, привезенная из одесского дома Воронцовых, а значит, на этой мебели мог сидеть Александр Сергеевич Пушкин. Моя группа уже ждет, появится собака или нет? Появляется. Пытается еще залезть в камин из каррарского мрамора, спрятаться. И снова ее выдворяют. Группа уже не столько слушает меня, сколько наблюдает за событиями с собакой. В зимнем саду — опять собака. Ее пытаются поймать, и она падает в фонтан. Ну, понимаете, что тут началось… Смех, беготня среди мраморных скульптур. Собаку вытаскивают из фонтана, она вырывается и уже мокрая бегает по зимнему саду. На глазах, между прочим, у самой императрицы Екатерины II, которая тоже представлена в зимнем саду. А потом — ко мне. Прижалась и сидит. Короче говоря, я на катере возвращалась из Алупки домой в Ялту уже с собакой. Привела. Накормила. А надо вам сказать, что жила я одна. Не было ни канареек, ни попугаев, ни тритона. И вот — собака. Позвонила подруге. Так и так. У меня собака. Рассказала историю с дворцом, с фонтаном. «Как ты назвала собаку?» — интересуется подруга. «Я еще не придумала». — «Тебе она нравится?» — «Очень. Я теперь не одинока. Собака сама нашла меня». Надо вам сказать, что в юности, девочкой, я жила в Ленинграде. Перенесла блокаду. У меня все погибли. В Ялте я с 45-го. «Она упала в фонтан?» — переспросила подруга. «Да. Представляешь, во дворце». — «Считай, что она сама себя окрестила, — засмеялась подруга, она тоже экскурсовод. — Имя твоей собаки… Чемлек. Тогда будет снисхождение императрицы. Надеюсь». Подруга имела в виду Екатерину II, конечно. Я тоже долго смеялась. Вы не догадываетесь почему?

— Нет.

— С тех пор я стала графиней Воронцовой. Ну, а это — мой дворец. И парк вокруг дворца, который, между прочим, посадила я, — и лавровые деревья, и пальму, и глицинию. Дело в том, что Чемлек имя собаки графини Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой.

— Чемлек, — повторила Вика.

— Сокращенно — Чем. Он первым поселился в моем доме. Затем уже поселились канарейки, попугаи, тритон и кот Най.

— На входных дверях кто нарисовал портрет Чема? — поинтересовался я. — Кто из неизвестных мастеров?

— Лично я сама. И это мои рисунки.

Стены комнаты, в которой мы сидели, и кабинета с книжными полками, который мы видели сквозь раскрытые двери, были украшены видами Крыма.

— Графиня Воронцова рисовала? — спросила Вика.

— Рисовала и вот рисует до сих пор, — улыбнулась Инна Юрьевна.

— Глупый вопрос, — улыбнулась и Вика. — Я не была достаточно внимательной. Верно ли, что в алупкинском парке растет старейший в Крыму кипарис?

— Верно. Посажен еще в конце восемнадцатого века. Семена и саженцы кипарисов привезли с берегов Средиземного моря по приказу Потемкина.

Я понял, о чем подумала Вика, — сколько видел этот потемкинский кипарис.

Лермонтов по легенде проехал с Адель из Алупки, через Мисхор, Кореиз, Ореанду, Ялту и до Гурзуфа, ну, и в имение Кучук-Ламбат, где, возможно, и заночевал у Бороздиных. А Пушкин на самом деле проехал, но только в обратном направлении — из Гурзуфа, через Ялту, Ореанду, Кореиз, Мисхор и до Алупки.

Мы попрощались с Инной Юрьевной, с Чемом и мимо высоких лавровых деревьев, пальмы, глицинии, полной шмелиного жужжания, мимо иглицы понтийской (с названием этого растения меня впервые познакомил писатель Василий Субботин) направились по тропинке на улицу Кирова. Вслед нам из открытых окон домика доносилось пение кенарей и громкие голоса попугаев. А тритончик наверняка продолжал сторожить свой шотландский замок, лежать у его входа, растопырив лапы.

ВЕЧЕР У ЯРМОЛИНСКИХ

Лермонтов отошел от окна, в нише которого стоял и смотрел в сторону Летнего сада, и, подойдя к ней, сел возле ее кресла на соломенный стул. Соломенные стулья вносили в зал, когда собиралось много народа. Он всегда избегал всякую беседу с ней, ограничиваясь обменом пустых, условных фраз. Их заочное знакомство произошло, когда ее сестра Александрина передала ей список стихотворения «Смерть поэта».